Главная Новости Библиотека Тол-Эрессеа Таверна "7 Кубков" Портал Амбар Личные страницы
Миры Перекресток миров Книга серебряных рун


Иллет

Самое тихое время года

Ночью над Москвой пролетел нездешний ветер. Так всегда бывает осенью. Я встала, распахнула окно. Стояла глубокая ночь. Огней в домах почти не было. Я знала только то, что в одном доме на окраине свет в окне горит, и Анна курит, крутя сигареты в худых длинных пальцах. Муж и ребенок спят, как и мои - мужчины не слышат Зова, а дети... Ветер приносит им другие сны. А этот ветер принес Зов, потому я и проснулась. И Анна, конечно, тоже не спит.

Зов - штука желанная и мучительная, как и все желанное. И не знаешь, что делать - слушать ли до конца или заткнуть уши, зарыться в подушки и постараться не слышать вовсе ничего. А что делать? Прислушаешься - так надо идти на Зов, иначе лучше и не жить. А не прислушаешься, так потом всю жизнь будешь тосковать, что не слушал. Ведь там есть Что-то. И ты никогда этого не узнаешь.

Я открыла дверь на балкон. За спиной в теплом уюте комнаты, в нашем маленьком мирке тихо спали мои милые, а здесь летел нездешний ветер... Я шагнула вниз.

Я постучала в окно девятого этажа, и Анна открыла мне.

- Опять дымишь? - спросила я. - Знаешь ведь, что я терпеть не могу дыма.

- Сейчас, - сказала она. - Сейчас вытянет. Чаю? Кофе?

- Чай, ты же знаешь, что меня с кофе ломает.

- Мм.

Я посмотрела в окно. Окраины Москвы - место, не менее мистическое, чем центр. Здесь Город встречается с Лесом. Духи города и духи леса. Первые этакие городские снобы, которые на вторых смотрят как на лимиту деревенскую. На себя бы посмотрели... Место это вроде фазовой границы. Черт, опять понесло в энергетику поверхности. Но, что поделаешь, слишком всеобъемлющая штука. Фаза города переходит в фазу не-города, претерпевая на границе энергетический или какой там еще скачок. Понимайте, как пожелаете. А как переходит? Ну, к примеру, как нормальное асфальтовое шоссе переходит в разбитую грунтовку. Уяснили? Господи, сколько раз мы пересекаем эту границу и ничегошеньки не чувствуем...

- А если вдруг этот всплеск Бог знает чего - нечто вроде дырки, дверки? И если достаточно чувствительный к этому человек сумеет пройти сквозь эту дверь? - спросила Анна.

Вернее, просочиться в дырку. Или хоть заглянуть. С другой стороны - а нужно ли?

- Ведьма, - хмыкнула я. - Мысли читаешь? Кто знает? Когда наступает осень, мне кажется, что эта стенка, что ли, становится такой тонкой, что сквозь нее можно прорваться. Ведь слышим же мы... - меня опять потянуло рассуждать вслух.

- Мы слышим, - повторила Анна. - Мы видим.

- Интересно, если зовут - то кого?

- Наверное, тех, кто слышит.

- Может быть, может быть... У тебя хлебушка не будет?

- Есть немного. Утром еще куплю. Знаешь, этот опять появился...

Этот был некий господин Ответа Нет. Впервые он появился еще в те поры, когда я только-только женихалась со своим благоверным, а Анна вообще не думала о замужестве. У нас была теплая приятельская компания, в которую входили человек пять Колькиных школьных и институтских друзей, среди них и Анна, приятели по байдарочным походам и несколько моих слегка шизанутых на поэзии, театре и музыке, а также всяком паранормальном девчонок. Вполне, кстати, компанейских. Часто под Новый Год мы кочевали от одного дома к другому, из одного конца Москвы в другой, обрастая по дороге веселой гопой, шатались друг к другу то и дело, проводя все время в глубокомысленных разговорах и спорах "от бреда", дурачествах, всяческих поездках... Потом все стали потихоньку обрастать семьями, и все свелось к телефонным разговорам да редким свиданиям по праздникам, когда вдруг начинаешь замечать, что говорить-то больше не о чем. Вот когда мы с Колькой поженились, компания начала распадаться-не распадаться, он и появился. Анна как-то позвонила мне, стуча зубами о трубку, и сказала, что у нее сидит какая-то тварь. Честно говоря, я поняла мало. Было ясно одно - Анка в истерике, не то напилась, не то чего похуже. Дело было часа в два ночи, и я мигом прыгнула в окно и вскоре была у Анны. Родители были на даче, она сидела одна. Как ни странно, была моя подружка трезва на редкость. А трясло ее не зря. В углу сидел какой-то серый тип с оловянными глазами. Ничего не делал. Просто был. Откуда взялся - тоже непонятно. Я ничего умнее не нашла, как со страху рявкнуть "пшел вон" и запустить в него щеткой для обуви. Щетка прошла сквозь него, хотя и с неким трудом. Оловянные глаза как у Николая I тускло блеснули в мою сторону. Он немного попрозрачнел и как-то сжался. Уменьшился что ли.

- Что это за оглоед? - я немного отошла от испуга. Похоже, с нами он ничего сделать не мог, поскольку был почти бестелесен. Но напрягал жутко! Он, видимо, тоже это понимал, потому как нехотя встал и убрался. А убрался он весьма необычно - открыл дверь стенного шкафа и ушел вниз по полутемной лестнице между высокими шандалами с белыми свечами. И хотя в доме он двигался почти беззвучно, по лестнице шаги его грохотали как шаги Командора. Потом он еще иногда появлялся, всегда, когда Анне было особенно одиноко и тоскливо. Меня он, по-моему, немного боялся. Экстрасенсы, которым я ни на фиг не верю, говорят, что у меня какая-то стихийная защита, очень сильная. Короче, я тупо непробиваема. А вот Анне от него было худо. Она говорила мне, что как только ей хочется что-то сделать, когда она начинает слышать или видеть, тут этот гад и возникает. Но зачем ему именно Анна, я не понимала. Может, просто стоило растрясти наших давних глюколовов, которые так старательно прятали самое ценное в себе от нас, от друзей, и тогда оказалось бы, что и к ним он является?

- Он просто чувствует, когда мне одиноко. Ест он это одиночество, что ли...

- Все мыслящие существа одиноки. Но не любое одиночество, видно, ему нужно.

- Видимо. Он наглеет.

- Да? А гонять?

- Знаешь, я почти не боюсь его. Похоже, он злится. Знаешь, если бы я была одна, я пошла бы за ним и узнала бы, кто это, зачем и почему. Но я не одна.

- Я тоже. Аннушка, нас ведь двое. Неужто мы, две благородные доны, две эффектные и умные женщины, не разберемся, что тут, как и почему?

- Ладно, давай попьем чайку и послушаем ветер...

- Может, стихи пойдут. Или нарисуется что. Или споется...

- Недбайло помнишь?

- "Сон юности?"

- Да...

Нагая девушка, закрыв глаза и прижав к груди книгу, бежит из полного каких-то монстров дома - цапли в платье старушенции девятнадцатого века, подсматривающие в щели и замочные скважины исходящие слюной жабы, премудрые тараканы в очках... А там, снаружи, в тихом небе позднего вечера висит месяц над лесом, а лес полон жутковато-притягательной тайны, а на балконе сидит, свесив ноги, обезглавленное тело... Тайна, смерть, радость и бег, бег, бегство...


А на Воробьевых Горах кружила золотая осень. Самое сумасшедшее, самое пьяное время, такого не бывает даже весной. Самое тихое время года. Самое горькое. Время слышать и видеть. Я вообще люблю осень. Кстати, как и почти все поэты, как бы нахально это ни звучало. Странное время, когда душа проходиь все стадии скорби - от легкой элегической грусти до катарсиса высокой трагедии. Я не знаю, когда она приходит, но всегда вижу, когда она пришла. Даже если еще вполне лето. Это время неба. Сначала становятся яснее и крупнее звезды. Мне кажется, они влажные и прохладные на ощупь, а если взять их в горсть, то они будут шуршать, словно морская галька. Но кто брал в руку звезды? Я брала. Во сне.

Потом - фотографические ночи. Никогда в году не бывает такой яркой, раскаленно-белой луны, такого разделения света и тени. Обычно принято говорить о цветах дня - да, это прекрасно. Осень - это буйный бал. Первые яркие листья при первых, робких тактах, затем царственная роскошь предсмертного безумного танца, когда танцовщица одну за другой сбрасывает шали - и ветер, ветер, ветер! Ветер несет по земле клочья ярких клоунских одежд, потемневшие, никому не нужные листки летних летописей. Пляши, пляши, пей, потому, что скоро все кончится. Насовсем. И не останется на земле ничего, что притягивало бы взгляд. И тогда ты поднимаешь глаза к небу. А оно - прекрасное, безмятежно-равнодушное, как улыбка куросов еще юной Эллады, как улыбки богов древней Азии. Оно словно высосало из земли всю ее яркость , все ее тепло. Такое небо мог рисовать только Рерих. И еще таким оно бывает только в горах. Осенью, в горах и у Рериха.

Небо и ветер. Все несется, чтобы вдруг замереть на обрыве. Бал окончен. Клочья одежд, письма - все вымел ветер. И ты стоишь на обрыве, и смотришь - а дальше ничего. Ветер - он везде. Странная он штука. Он приносит Зов. Почему осенью? Не знаю. Я люблю теоретизировать. И мне кажется, что осенью уходит все, что мешает смотреть и слышать. Как говорила одна моя подружка, осенью одна из дорог перестает загибаться. Но вот какая? И надолго ли? Или вдруг становится тоньше та преграда, что отделяет нашу обыденность от другой обыденности, в которую мы проникаем только в снах и мечтах и в реальности которой просто боимся признаться. Прав был Гоголь - душа знает куда больше, чем мы. Я понимаю тех, кто тоскует и хочет уйти. Но я понимаю и тех, кто уйти не хочет. Я - посередине. Всему придет свое время. Надо только немного подождать и не дать себе упасть ни в ту, ни в другую сторону. Душа - она как бабочка, как личинка в нашем теле. Она питается им. Придет время, и тело умрет, а душа, созрев, выпорхнет оттуда, и что с ней будет дальше, я не знаю. Мне только кажется, что уйдя до срока, мы оставляем ее слишком слабой. А забывая о ней, мы просто убиваем ее. Равновесие - штука хрупкая. А, сейчас рано о душе. Или никогда не рано?

И вот стоишь ты на промерзшей дороге, а ледяной ветер дует в затылок, набивает жесткой крошкой космы пожухлой травы. А по небу тупо, медленно ползут тяжелые сизые тучи, и ломаются под ударами бича, открывая по краям и на изломе бритвенно-острое серебро. А в разрывы торжественно-безмятежно смотрит несравненное осеннее небо, и когда из туч вдруг сеет дождь или сыплет снег, кажется, что небо корчит гримасы несчастной, дрожащей, умирающей земле...

Словом, я люблю осень. Не безразличный покой зимы, не летнюю лень, не весеннее веселое безумие с примесью жутковато-сладкой тайны, а открытость и тоску, и Зов осени. Вообще-то осень с весной чем-то похожи. Только весной вроде бы как стоишь на пороге Чего-то, а осенью ты это Что-то уже знаешь, и нет тайны, а только печаль. Я и весну тоже люблю. Словом - я человек демисезонный. Но в основном, осенний. Больше не скажу. Мое это время.


Тот день был ярким и довольно теплым, градусов на восемнадцать. Почему-то липы облетели в том году довольно рано и теперь их ветви переплетались над аллеей как ажурная чугунная решетка. Почему осенью стволы всегда темнеют, даже когда дожди еще не начались?

Я шла по Воробъевым Горам к смотровой площадке от главного здания Университета. Кафедра закончилась рано, было часов двенадцать. Я решила погулять. Дочку все равно забирать из садика часов в шесть, благоверный домой придет не раньше семи, так почему бы благородной доне не доставить себе удовольствия таким прекрасным деньком? Не погулять, не посидеть в кафе под кленами? Я шла к смотровой площадке, вспоминая, как мы тут познакомились с Анной - просто подошли друг к другу и заговорили, будто сто лет были знакомы. Подозреваю, что мы с ней виделись в снах. Но об этом, как говорится, потом. Сейчас мне просто было хорошо. Я прошла мимо какой-то остановки - никак не могу запомнить номера автобусов. Но меня привлекло название конечной остановки. "Рассвет". Ну, подумаешь - "Рассвет". Мало ли в Бразилии донов Педров? Совхоз какой-нибудь, кооператив или что еще. Где-нибудь недалеко за Окружной. Я вспомнила, как мы всей гопой ездили за город, в Люберцы кататься на лошадях. Примерно в такое же время. Тогда у нас всего-то было с собой пара шоколадок, четыре яблока и бутылка коньяка. А до автобуса было - ой-ой. А мы еще с Колькой собирались в кино. Интересно, что он подумал, когда на него из автобуса вывалилась изрядно навеселе я? Он поволок меня в блинную на Мясницкой, чтобы я хоть заела этот чертов коньяк. А есть я хотела как стая зимних волков... Может, эти воспоминания и заставили меня сесть в этот пустой светлый автобус с рыжим водителем за рулем и отправиться в этот самый "Рассвет". До вечера успею вернуться. А осень за городом - это совсем особая вещь.

Наверное, я задремала, потому что проснулась от резкого, очень резкого толчка и грохота.

- Кранты, - печально сказал водитель. Было ему лет восемнадцать, веснушчатый парень с желтыми глазами. - Дальше не поедем.

Я вылезла из салона - как ни странно, я была там по-прежнему одна - и огляделась. Пахло гарью. Автобус был весь в черном дыму. Что ж, пусть так.

- До остановки обратно далеко?

- Да нет, метров триста, - махнул он рукой. - По той стороне.

- Спасибо, - ответила я.

Остановка есть, значит, когда-нибудь на ней что-нибудь да остановится. А пока поброжу-ка по окрестностям.

Тут все еще был туман. Он вообще медленно поднимается, дай Бог к середине дня, особенно осенью, а тут вообще все было в золотистом мареве. Ни леса, ни неба, кто знает, что там? Я хмыкнула, посмеиваясь над собственными авантюризмом и дуростью, и пошла в туман. А что? Часы на руке, ключи в кармане, в сумке есть что поесть - погуляем. И пошла. Туман оказался теплым и горьковато-душистым, как все осенью. Под ногами была влажная супесь. В десяти метрах ничегошеньки не видно. Любопытно, куда выйду я из этого тумана? Ах, кельтуха, кельтуха... Ну и что? Мало в каком из европейских народов не течет хоть капля кельтской крови. "По данным топонимики и ономастики хрен-сколько-там-знает процентов названий на территории..." как там было, словом коренных русских земель имеют кельтские корни. Где-то вычитала. Так что кельтский таинственный туман тоже для меня свой по праву. Впрочем, он и без кельтухи сам по себе туман. Сам по себе колдовство. Что же - вперед.

Я не сразу поняла, что не слышу уже шума автомагистрали. Судя по часам, и пяти минут не прошло, я не могла при такой скорости так далеко уйти. Тут мне впервые стало не по себе. Но я не привыкла паниковать - бабкина наука, а она всю войну прошла. Я решила, что сначала я выберусь из тумана, а потом уже разберусь, где я. И тут я сразу же услышала машины. Сразу же запахло бензином и выхлопом. Я успокоилась. Просто, видимо, внимание отключилось на миг, просто я задумалась. Значит, идем дальше.

Так я и шла. Судя по часам, недолго шла. Минут пятнадцать. Вскоре местность начала подниматься, и я выбралась на солнечный красноглинистый склон к небольшой прозрачной речушке и золотисто-медным соснам. Было тихо, пахло влагой, листьями, хвоей и грибами. А, может, прелой листвой. Словом, хорошо пахло. Я пошла вдоль речушки, оставляя на красном крупном песке глубокие следы, которые тотчас заполняла вода. Интересно, тот, кто попьет из моего следа, тоже станет такой же, как и я? Сомнительная радость. Я подняла голову. Над лесом возвышалось огромное дерево. Господи, как же я его с шоссе-то не увидела? Оно явно было выше тумана. И почему никто никогда не говорил мне об этом чуде? Все наши приятели были лесовики дай Боже, осенью по грибы прочесывали все Подмосковье, вряд ли могли такое пропустить... Я поняла, что сейчас туда пойду, и к чертям все! Огромное дерево, вроде бы дуб. Прямо как в "Ежике в тумане". В сказках по таким забирались на небо.

Я некоторое время шла вдоль речушки, рассчитывая найти удобное местечко для того, чтобы перебраться, не замочив саламандеровских ботинок. Но речка становилась все глубже и шире. Я с досадой посмотрела по сторонам. И с удивлением заметила ветхую лодчонку без весел. По странности, вполне целую и даже не залитую водой. Ее явно тут бросили давным-давно, так что вряд ли хозяева отыщутся. Я поискала какой-нибудь дрын, чтобы отталкиваться от дна и берегов, коли весел нет. Нашла какую-то кривую орясину, смахнула с лавки грязь и оттолкнулась от берега.

Анка верно говорила - что-нибудь напишется или споется. Они и пошло. Привязалась какая-то мелодийка и слова - "плыви, лодка, плыви". Только этот припев, и больше ничего. Это обычно злит, потому, что хочется спеть все сразу, но песни так быстро не открываются. Придется потом помучиться. Главное - чтобы запомнилось ощущение и мелодия. Так я и плыла, мурлыча мелодию и временами взвывая - "плыви, лодка, плыви". В этот самый "Рассвет", совхоз, кооператив или что там еще. Лодка и плыла себе - по лесу уже, между прочим. А потом впереди, в солнечном пятне, я увидела какое-то движение. По воде кто-то мерно хлопал, причем в такт моей мелодийке. А потом я увидела огроменный зеленый рыбий хвост. Он и хлопал. А с берега на меня смотрела круглая физиономия с зелеными, тоже круглыми глазищами. Волосы тоже были зеленые.

- Мама, - пискнула я. Что тогда со мной творилось - я не помню. Я просто села на лавку и уронила дрын, уставившись на это существо. Существо плюхнулось в воду и схватило лодку за борт.

- Ты дрын-то держи, - укоризненно проговорило оно. - Тут скоро крутить начнет, как поплывешь-то?

- Спасибо, - тупо ответила я и взяла протянутый мокрой тонкой рукой дрын. - Ты кто?

- Я тут живу, - сказало существо. - Русалка я. И не говори, что не знаешь.

- Знаю, - пробормотала я. - Но вас не бывает. Вы - выдумка.

- Сама такая, - скучно ответила русалка. - Нет, ты вообще-то на лодке умеешь? Ох, беда с вами. Ладно, сама поведу. А то в омут тебя точно затянут. - Она взялась за борт и поплыла, довольно сильно волоча за собой лодку. - Тебе куда?

- К дереву, - ошарашенно ответила я, не подумав уточнить, к какому именно. Но русалка вроде бы поняла.

- До тропки довезу. Дальше посуху.

Я молчала, не в силах принять такой поворот событий. А это проклятое "плыви, лодка," так и не отставало.

- А ты людей разве не топишь? - брякнула я. Спохватилась было, но русалка не обиделась.

- Это утопленницы топят. Они людей не любят, потому, что помнят, что сами были людьми. А мы что, мы просто шуткуем. Мы не топим. Если к нам не лезут, конечно.

- А если моторная лодка?

Она уставилась на меня своими круглыми глазищами.

- А это что такое?

Через некоторое время я с ужасом поняла, что русалка не имеет понятия о таких вещах, как машины, самолеты и прочая дрянь, которой в Подмосковье просто невозможно было не заметить, будь ты хоть трижды русалкой. Но как же это возможно, если я, испугавшись, тотчас снова услышала шум шоссе и чуть не бросилась к нему? Наверное, этот шум и удерживал меня от немедленного бегства, он был как якорь, как уверенность в том, что я вернусь. А если знаешь, куда возвращаться, то можно идти, сколько угодно. Главное - запомнить дорогу. А ориентация на местности у меня дай Бог всякому! Как бы то ни было, вскоре мы обе орали "плыви, лодка, плыви", даже слова начали было проявляться. Я смотрела по сторонам, и меня не оставляло мучительное ощущение, что все эти места я уже когда-то где-то видела, хотя могла поклясться, что тут я раньше не бывала. Это было какое-то странное узнавание, предугадывание, которое я объяснить не могла.

- Плыви, лодка, плыви!

- Приплыли, - сказала русалка, останавливаясь перед маленьким деревянным мостиком. - Дальше туда, - она махнула рукой.

- Послушай, - спросила я, - а ты не удивилась, что встретила меня?

- А с чего бы? Люди приходят. С разных дорог, иногда кто знает, откуда появляются, но я вашего брата не в первый раз вижу. Так что нечего удивляться.

- А они тут живут?

- Ну, не тут, дальше. Одни живут, другие приходят.

Я мало что поняла, но расспрашивать больше не решилась. Поблагодарила русалку и пошла по тропке. Посмотрела на часы - неужели прошло только полчаса с тех пор, как я вошла в туман? Но шоссе все равно где-то шумело, значит, я недалеко ушла. Неужели русалка не слышит этого шума?

Как бы то ни было, я двинулась дальше. Мне почему-то очень нужно было добраться до этого Дерева. Я не стала задаваться вопросом, зачем мне это нужно. "Зачем" и "почему" как-то отошли на второй план. Самое удивительное было то, что меня ничего не удивляло. Ни это предугадывание и узнавание, ни эта непостижимая легкость проникновения, что ли, невероятно куда и во что. Вернее, вляпывания. Мне было наплевать, во что я вляпалась. Меня несло течением событий. В голове крутилась "Река" "Наутилуса". И "плыви, лодка". Словном, "плыви мой челн, по воле волн", тема извечная, заезженная и неисчерпаемая. Мне стало весело. Я присела на склоне, прежде, чем вступить в лес, вернее, в Лес, съела один из своих бутребродов и схрумкала большое яблоко с дачи. И пошла по тропинке в Лес. Дерево было где-то там, впереди, вроде бы приближаясь, и, в то же время, оставаясь еще далеко впереди. Или сбоку. Или еще где. Я была уверена, что тропинка выведет меня именно к Дереву.

В лесу было тепло, но не жарко и не душно - осень, все-таки. Грибов - Господи, я только в детстве под Горьким столько видела, когда грибничали с дедом. Инстинкт сработал мгновенно - хватай. Домой притащу на жареху. Опять где-то неподалеку зашумела автострада. Да ладно, потом. Грибов тут, видно, никто не собирает, так что еще наберу на обратном пути.

Тропинка была на редкость удобной. Прямо как в сказке, когда герой идет себе без проблем и идет. Под ногой пружинила сырая хвоя, в воздухе висел тончайший, истаивающий туман, с веток медленно падали радужные капли. И непременно одна-другая периодически попадала за шиворот. Хорошо, что куртка была кожаная. Здесь было хорошо. Лес был мне чем-то знаком, я даже могла иногда угадывать, что появится за следующим поворотом тропинки. Помню, когда шла весной... Стоп. Мне вдруг стало жарко, а ноги сделались ватными. Я никогда не бывала здесь весной. Но я видела это место именно в весеннюю пору, когда снег уже стаял, травы подсохли, но листья только-только начинают пробиваться. В начале мая. Но это было во сне. Во сне, понимаете! И эти места, которые мне казались такими знакомыми, я тоже видела именно во сне. И эту реку, которая все менялась и будет еще меняться - все это было во сне. И если сейчас я спущусь с этого холма, там снова будет река, прозрачная до дна, а на дне будут окатанные камни, и под вывороченной сосной будет маленькая пещерка, а потом река вырвется на простор, там будет песчаный берег, и холмы, и река будет стремительной и холодной, и в ней мелькнет длинное серебристое рыбье тело... Тогда, во сне, меня пронесло в лодке мимо берега, а на нем стояли мои отец, мать и брат. Нет, я не пойду к реке. Мне почему-то был тягостен этот сон. А вдруг они все еще стоят там, на берегу? Я повернулась и решительно пошла вперед. Слава Богу, тут не все мне знакомо, и я смогу выйти из своего бреда.

Я не помню, сколько я шла по Лесу. Я так устала, что уже не смотрела по сторонам. Не смотрела на часы, потому, что они остановились. Странно, я слышала шум шоссе, но не шла к нему, я это помню. Я говорила себе - тебя ждут дома, они волнуются, но почему-то это во мне не вызывало никаких эмоций. А уже начало темнеть. А я все шла и шла...

Этой просеки я не знала. А, может, видела ее во сне при полном свете дня или зимой... Я не узнавала. Я просто брела по просеке вверх. И тут сзади позвали. Тихо так, еле слышно. Господи, какой же это был страх! У меня в голове словно кто-то зашептал - не оборачивайся, нельзя, нельзя! Ноги сами задвигались быстрее. Я побежала. А сзади звали. Кто-то просил меня голосом моей матери остановиться, потом кричала моя дочка - заблудившийся в лесу перепуганный ребенок, но я знала, что их здесь нет, не может быть! Наверное, каким-то шестым чувством я улавливала в этих голосах что-то фальшивое и бежала, бежала, бежала...

Когда я вылетела на поляну, голоса сразу умолкли. Я остановилась, тяжело дыша, и расплакалась. Здесь не было страшно. Здесь было так спокойно, как только может быть. И здесь было Дерево. А у Дерева лежал большой белый камень. И слегка светился в сумерках. Я села и прислонилась к нему спиной. Камень был теплым.

Когда-то давным-давно, когда мир еще почти не был заселен, солнце рассмеялось - а тогда оно еще умело улыбаться так, как рисуют на картинках дети - и на землю упала его улыбка, кусочек солнца. За эти тысячи тысяч лет этот бел-горюч камень остыл, раздарил свет - я невольно усмехнулась неуклюжей рифме "лет-свет" - но все равно еще был теплым. И вокруг него оставалось все так же, как и в те времена, когда мир еще был по-детски весел, прост и незлобив. Здесь было как в детстве. Я прижалась к камню и попыталась уснуть. Странно, подумала я, откуда я все это знаю?

Вы когда-нибудь пытались уснуть во сне? Нет? А я так спала. И мне снился Великий Дуб, Дерево, которое есть Мир, и жизнь, и время, и вообще все. Дуб уходил в небо, и там, вверху его ветви и листья в ночи посверкивали Млечным Путем. Древо, бывшее еще до сказок. Сначала был серъезный миф. Затем из него выросла сказка. Сначала я была серъезным ребенком. Потом из меня выросла ни во что не верящая женщина, которая прекрасно знает, что сказка - ложь...

Я помню, как провела рукой по бархатистому на ощупь боку камня и на моей ладони остались светящиеся пылинки. Потм они исчезли, словно войдя мне в ладонь. Я ощутила тепло в крови, веки отяжелели, а потом я услышала мамин голос. Нет, не тот, что был на просеке, а настоящий. Голос моей молодой мамы, так похожей на меня нынешнюю... Я уснула под шепот непонятно чьих добрых голосов, шелест листьев Дуба и тихий, ползучий шепот ветра...


Я до сих пор не могу понять, как спокойно я отдалась на волю этого странного приключения. Ведь одна мысль о том, что меня ждут дома и волнуются, должна была бы привести меня в панический ужас. А я просто смотрела, что будет дальше. Некоторые странности, правда, я заметила довольно быстро. Во-первых, мне не было холодно, а что такое сентябрьские ночи, да еще в лесу, наверное, нет смысла рассказывать. Во-вторых, мне практически не хотелось есть. То есть, я ела, потому, что говорила себе, что надо поесть, а так не хотелось. И еще я сама напоминала себе сейчас героев кинофильмов, которые из любого дерьма вылезут чистенькими, выглаженными и благоухающими. Будь я мужчиной, добавила бы - и бритыми. Словом, проснувшись утром, я ощутила себя свежей, как будто только что вылезла из ванной. Насчет утра я, вообще-то погорячилась. Проснулась я до утра, даже еще до серых предрассветных сумерек. Наступал тот недобрый час, который считался провалом между светом и тьмой, в который в наш мир лезет вообще непонятно что или кто. Проснулась, чтобы увидеть страннейшее явление.

Словно сгусток более темного тумана, из молочной белизны, скопившейся за ночь под холмом, где росло Дерево, беззвучно выплыл всадник. Действительно - выплыл. Вороной его ступал медленно и плавно, как в замедленной съемке. Так же медленно плыл волнами за его спиной черный-черный плащ и лениво колыхались черные-черные волосы. Не знаю, может, в другом мире он несся стрелой, а где-нибудь еще вообще стоял на месте, но здесь он беззвучно плыл, не касаясь земли. Он был весь в черном, конь - без единого белого пятнышка. Глаза всадника были закрыты, но сидел он прямо, и я подумала, что он мертв. Не знаю. Он проплыл мимо меня, по темной просеке куда-то к западу и растворился в тумане. Стало светлеть. И туман снова сгустился, но теперь сгусток был белее самого тумана. Всадник был бел с ног до головы, и конь его был бел. Седой всадник появился как раз тогда, когда ночь перешла в сумерки и настал Час Безвременья, Час Без Власти. Конечно, это не час, это всего какие-то мгновенья не света - не тьмы, но всадник появился как раз в эти мгновенья. Он медленно озирался, держа в руке копье, белое-белое, с тусклым белым наконечником. Но меня он не увидел. А когда и его поглотил туман, начало заметно светать. Туман порозовел, и тот, кто появился из него теперь, был весь в алом, рыж до красноты и конь его тоже был словно из начищенной красноватой меди. Он улыбался , в его высоко поднятой руке был красный меч. И исчез этот всадник не в тумане, а над туманом, поднимаясь куда-то вверх, где небо сливалось с затянутой туманом землей. Он исчез, а за его спиной, будто его плащ, алело небо, и медленно ползло вверх солнце.

Я поймала себя на том, что удивление у меня отключилось. И хорошо. Подспудно я помнила, что где-то встречалась с подобным - не с таким же, но с похожим. В какой-то сказке, которую нам старательно препарировали на уроках литературы в школе, с подробным объяснением, что есть что, и что и как следует понимать, и не дай бог иначе. Ненавижу литературоведение. Оно мне напоминает вивисекцию. Вот было живое произведение, а приходит тако-то хмырь в очках и начинает его резать, поднимает кровоточащий, трепыхающийся кусок и объясняет, что это такое есть, и что автор хотел этим сказать. Прочтешь такое разок, и потом уже не можешь отделаться от впечатления, что куски собрали, сшили и пытаются выдавать за живое и целое. Нет, господа, то, что трачено литературоведами, уже невозможно читать. Интересно, а что-нибудь вроде "Живых мертвецов" им не грозит? Веселая чернушка могла бы получиться...

Я попрощалась с древним Деревом, таким древним, что вокруг него еще даже не было сказок, и пошла туда, куда уехали всадники. К полудню - время я следила по солнцу - я поняла, что Лес скоро кончится. Но прежде я наткнулась на избушку на курьих ножках. Точнее, на здоровенных столбах с оставшимися комлями, что действительно делало сооружение каким-то птичьеногим. Насчет верчения избушечьим задом в разные стороны я поопасалась экспериментировать. Просто постучала. Я ожидала увидеть нечто вроде этого, потому не испугалась. Что это создание - Баба-Яга, я поняла сразу. Но она была не совсем такая, какой я ее себе представляла. Впрочем, каждый представляет по-своему. Все равно во всех представленных образах есть что-то общее, среднее, так что если сложить все вместе, то получится нечто безошибочно узнаваемое всеми, хотя в чем-то отличающееся от представления каждого. Вот такое увидела и я. Бабка угрюмо посмотрела на меня, однако общепринятого допроса чинить не стала, буркнула только что-то неодобрительное насчет девок в портках и хмуро велела входить.

- Есть хочешь? - спросила она, гремя чугунками в печке. Я не хотела. Бабка подозрительно посмотрела на меня, потом кивнула.

- Еще захочешь. Не в этот раз, так в другой.

- То есть?

- А вот то и есть, - отрезала бабка. - Что я тебе, нанялась лекции читать?

Словечко "лекции" меня несколько ошарашило. Баба-Яга такого знать не должна. Уж если русалка не знала о всякой нашей машинерии, то эта уж тем более должна была быть темной, как веками не мытое стекло.

- Откуда вы знаете это слово?

- Мы, милая моя, тут на дороге. А на дороге много что услышишь да узнаешь. Куда идешь-то?

- Не знаю. Сначала шла до Дерева, теперь - не знаю.

Бабка покачала головой, не глядя на меня.

- Значит, надо, раз идешь. Ничего, все само собой разьяснится.

Я привыкла к тому, что сей персонаж должен быть источником ценной информации, потому решила поприставать.

- А что за Лесом? И как он зовется?

- Лес - он и есть лес, - пожала та плечами. - А что за Лесом - так это куда выйдешь.

- А куда я тут выйду?

- А куда идешь, туда и выйдешь.

- А к... к Камелоту? - наобум спросила я. Прошу прощения, но у меня кельтушный период, потому о былинном Киеве я не вспомнила.

- Сказано же тебе русским языком - куда надо, туда и выйдешь.

Я заткнулась. Бабку сердить было чревато - читали, знаем. Бабка что-то раскапывала в углу. Я покашляла и спросила еще:

- А тут много ходят?

- Много, - отрезала бабка.

- А кто?

- Кто-кто. Всякие. Здешние и вроде вас.

- То есть?

- Да ты что, еще меня про себя спрашивать будешь? - уперла руки в боки бабка.

- Буду! - озлилась я. - Как вы тут нас зовете, вот это знать хочу.

- А, ну тогда ладно. Пришлецы вас тут зовут. Пришлецы.

- А тут есть люди, которые живут постоянно?

- А где их нет-то? Живут. Кои всегда тут жили, кои пришли.

- Тут умирают?

Бабка как-то странно посмотрела на меня.

- Кто бы спрашивал, - хмыкнула она. - Кто бы спрашивал...

Больше я ничего от нее не добилась. Зато накормила меня вкуснющим обедом и вручила холщовую суму и крепкий дубовый посох.

- Не теряй, пригодится, - деловито сказала она, выпроваживая меня поутру из избы. Я помахала ей рукой и пошла себе.

Странные мысли крутились у меня в голове. Наверное, все эта моя проклятая склонность к теоретизированию. Или снизошло что-то вроде откровения. Почему всегда бывает так - во сне приходит откровение, музыка, стих, но ты просыпаешься, и все расползается, как гнилая ткань под пальцами? Остается только память об ощущении открытия. Или откровения. Или творения. Наверное, я помню все это только потому, что это был сон во сне. Минус на минус дает плюс. Если упорядочить все, что обрушилось на мою бедную голову, то получалось что-то вроде следующего. Готовьтесь к лекции, господа! Я буду вещать! Итак: наши мысли и мечта есть какой-то новый вид энергии, с помощью которой создается некий мир, причем у каждого - свой. Сии миры, естественно, взаимопроникаемы и пересекаются, потому, что есть во всем некая общая основа. И вот эта, скажем, суперпозиция, наложение, создает некий общий мир, который все время разрастается, конкретизируется в чем-то настолько общем и устоявшемся, что становится в этих точках неизменным. Есть здесь нечто неизмеримо древнее, вроде тех самых драконов. А кто знает, может было так - сначала мы их выдумали, затем, пока твердо в них верили, они и были, а когда перестали, они, бедные, остались только здесь? Знаете ли, творческая энергия - штука неизученная и кто оценит ее мощь? Вот так - создавали поколениями мир из мифа, сказки, легенды, и он жил за счет нашей мысли, мечты и веры, пока не стал самостоятелен. Теперь он есть, пусть мы и утратили искренность нашей детской веры. А сны - это просто выход в этот мир, который включает и наш собственный, и чей-то чужой. Потому мы и видим в снах иногда то, что не видели никогда в жизни, но то, что все-таки существует, потому, что это входит в миры других людей, в которые мы, естественно, способны заглянуть. И все наши глюки - тоже оно. А мир этот - бесконечен и непознаваем, потому, что каждый новый человек добавляет к нему нечто. Некоторые - больше, некоторые - меньше, но и добро, и зло этого мира - все от нас. Он создан нами, но в нем свои законы, которым подчиняемся и мы. Значит, если Христа и не было, то теперь он есть... Господи, прости нам все, что мы сделали с тобой и делаем каждый раз, переживая повесть о тебе вновь и вновь...

Мир этот есть. Мы создали его. Но тут есть такая штука, как пропуск. А именно - душа и вера. Нет, не в бога, а в то, что этот мир есть. И когда наш здешний, реальный мир провалится в тартарары, сгниет, когда мы утопим его в дерьме наших тел и душ, тогда останется лишь то лучшее и худшее, что создала наша мечта. Она и сохранит то, чем был этот мир в его продолжении, в мире наших душ. Только двери будут закрыты, потому, что мы не верим. И мы сдохнем с умирающим миром вместе. А что этот мир не даст нам себя загадить, так это я прекрасно понимала хотя бы потому, что чем хуже человеку в нашем мире, тем сильнее его тоска и мечта, тем сильнее мир мечты. Он не возьмет в себя тех, кто захочет погубить его. Да и найдутся ли такие? Ну да, есть маленькие фюрерчики, создающие в мечтах себе мирок рабов, но Великий Мир создают не фюрерчики. И есть еще такая штука, как сила мечты. Да, фюреры могли на время покорить наш мир, покорить души. Но Великие Души, эти махатмы - фиг вам. Они выживут и не дадут убить других. Так всегда было. Наверное, это закон.

Я усмехнулась определению : мир душ. Рай, видите ли. А мы знаем, что есть душа? Что с нами будет? Будет ли после смерти что-нибудь? Если будет - то это покой или путь? Уж конечно, там будет не то, что нам подсовывают под маркой "рай" или "ад". Это куда прекраснее и куда ужаснее. Пока мы живы, мы все равно этого представить не сможем. Мне кажется, душе придется подниматься по бесконечным ступеням нескончаемой лестницы Бытия, которое есть вечно, потому, что даже Ничто есть что-то. Но покатится ли душа вниз, чтобы исчезнуть или потерять свое "я" или поднимется ввысь - не знаю. Я не знаю, что с нами будет потом. Я боюсь. И вообще, это только мои размышлизмы. Лекция окончена. Профессор свихнулся.


Я не заметила, как вышла на край Леса. Теперь я была уверена, что видела в снах именно этот Лес. И что если я захочу выйти из него в определенное место или время, я выйду. А сейчас я вышла в жаркий и душный по-летнему день. Воздух дрожал над землей, словно студень, и был таким вязким, что даже идти было трудно. Странно, впервые в этом месте я почувствовала погоду. Я сняла куртку и свитер, оставшись в футболке. Все мои пожитки без труда влезли в суму, причем тяжелее или объемистее она не стала. Я шла по жаркому полю, по узкой сухой тропинке. Где-то впереди по краю неба ползала огромная черно-лиловая туча, и в ее утробе грузно ворочался и вяло порыкивал гром. Странно, здесь было скорее лето, а не осень. Вообще тут было какое-то неопределенное время года. Ну и пусть. Я шла, почти не чувствуя усталости, торопясь найти какое-нибудь укрытие, прежде, чем гроза прорвет-таки отвислое брюхо тучи. Она ползла мне навстречу. Первые порывы ветра. Затем вдруг с грохотом, откуда не возьмись, навстречу мне промчался по полю табун диких коней, словно они и были тем самым ветром. Я озадаченно посмотрела им вслед, затем снова вперед, и ноги у меня стали вдруг ватными. Навстречу мне неторопливой валкой трусцой бежал здоровенный ящер. Что-то вроде серого тусклого варана, только огромных размеров. Из его пасти с легким стрекотом выстреливал раздвоенный розоватый язык, а глаза его были как две оловянные пуговицы. Крыльев у него вроде бы не было, но я не удивилась бы, если бы тварюга взлетела. А самое главное, эта дрянь явно метила сожрать меня. Я побежала, меня гнал животный, самый тупой и сильный на свете страх. А гад словно назло побежал быстрее. Как будто мой страх придавал ему сил. Его приоткрытая пасть будто улыбалась - беги-беги, все равно достанешься мне на завтрак или обед - все равно. И глаза у него были не тупые, слишком разумные. Оловянные глаза господина Ответа Нет. Ты же боялся меня там, дома! Ты же меня боялся... ты боялся меня потому, что там ничего не мог со мной сделать. А тут можешь. Господи, я хочу домой, домой, где он не достанет меня! И тут я снова услышала близкий шум шоссе. Туда, скорее! А тварь чуть притормозила, но все равно бежала на меня, гоня меня прямо на шум автострады. Стоп. На меня словно ушат холодной воды вылили. Я резко остановилась.

- Ты ведь этого и хочешь, гад? - мне было так стыдно за свой собственный страх, за это унижение, что я сейчас ничего уже не боялась. - Хочешь, да? А вот хрен тебе!

Дальнейшие мои словесные выверты приводить не стану. Однажды мне довелось посетить лекцию по истории русского мата, сугубо научную лекцию, из тех, которые своей деловитой сухостью сводят на нет всякую эмоциональную реакцию. И теперь я применила все полученные в теории знания на практике. Полегчало. Я же человек, как-никак. Если этот мир создан нами, то даже эта тварь нами же надумана. И он меня сожрет? Я была оскорблена. Это меня и спасло. Потому, что вместо посоха в руке я ощутила удобную рукоять меча. Конечно, это мало чем поможет, но все-таки кое-что. С человеком я, может быть, и справилась бы - учили в клубе, а вот с тварью... И все равно - я не стала бежать. Я повернулась к нему. И тут он притормозил. Испугался.

Саму драку не помню. Помню только то, что оказалась под его слабым брюхом, куда и всадила ему свой клинок. Еле успела увернуться от вонючей крови и скользких серовато-розовых внутренностей, хлынувших наземь, как в фильмах ужасов. А потом он долбанул меня хвостом. Очень больно было правой руке.

Очнулась я в обычной квартире хрущовки. Я сидела на стуле, в каком-то странном платье с широкой длинной юбкой и туфлях на очень высоком и тонком каблуке. На плечах у меня лежала ярко-сиреневая шаль. В окно было видно лес - окраина города. Похоже, был ранний май. Листьев еще не было, но земля уже подсохла. Я не понимала, как попала сюда и почему на мне это все надето. Терпеть не могу ярко-сиреневого. Правда, раздумывать долго мне не пришлось, потому, что в дверях вдруг появился человек. Высокий мальчишка лет шестнадцати, с какими-то серыми волосами, желтоглазый, в кожаных штанах и башмаках и коричневой безрукавке, перетянутой поясом с потемневшими медными пластинками. Я видела его уже в каком-то сне. Его звали Волчонок и он действительно был волчонком.

- Идем, скорее, - сказал он. Я сразу же поверила ему - во сне он был мне другом, и сейчас тоже был мне другом. - Меня послали за тобой. Скорее, бежим.

И мы побежали по вязкой весенней земле. Может, будь на мне кроссовки или хотя бы ботинки, я бежала бы куда быстрее, но эти треклятые каблуки вязли в земле. Мы бежали к весеннему сумеречному лесу прямо с картины Недбайло, бежали изо всех сил.

- Быстрее! - торопил Волчонок.

Мы вбежали в лес и я снова увидела реку. Я оглянулась - за деревьями метрах в двух над землей быстро летели вдоль леса какие-то темные тени, бесформенные, непонятные, с оловянными пуговицами глаз... Мы пригнулись, пережидая. Почему-то эти тени не лезли в Лес. Мы ждали. Ждали долго, пока в домах странного города не погасли огни, и сквозь голые ветви не стало видно далекий костер в ночи...

- Туда, - сказал Волчонок.

Мы долго плутали в Лесу, причем все из-за меня, из-за моего дурацкого платья и каблуков. Когда мы вышли на опушку, стало ясно, что до костра еще ой-ей-ей.

- Дальше не могу, - задыхаясь, сказала я. - Устала.

Волчонок кивнул. Я просто упала на землю. Долго не могла отдышаться.

- Они нас тут не достанут?

- Не знаю, - отрывисто ответил Волчонок. - Может, мы их сбили со следа, а, может, и нет. Надо поскорее добраться до костра.

- А там что?

- Там защитят.

- Кто?

- Не знаю. Всегда по-разному.

Он прислушался, как-то по-звериному напрягся.

- Надо идти, - почти приказал он.

Я попыталась встать. Ноги просто подкашивались. Иногда во сне бывает такое - нужно бежать, но воздух становится вязким, ноги прилипают к земле, и ты еле - еле движешься, а враг настигает. Мне было страшно... И снова вдалеке зашумела автострада. Можно ведь и туда пойти... Я вспомнила, как пошла в туман, к Дереву, к Камню... И внезапно кровь вдруг стала такой горячей, что я чуть не испугалась. Тело стало легким, в жилах запузырилось веселье, и я - такая измученная, усталая - взяла да побежала по траве, раскинув руки и хохоча, словно вот-вот взлечу. Конечно же, эта пыль Камня, что растворилась в моей руке, это же древнее солнце, добрая сила самого начала этого мира, когда и было только Дерево да Камень. Я побежала. Волчонок тоже засмеялся и побежал за мной. Даже каблуки не мешали - я осознала, что потеряла туфли и бегу босиком. Я взлетала трудно, как всегда бывает со мной во сне, потому мне легче взлетать, прыгая откуда-то. Сначала я просто зависала в воздухе во время прыжка, затем всего в каких-то сантиметрах от земли перебирала ногами, словно бежала, а воздух был вязким, как вода, я постепенно бежала все выше и выше, но так медленно, и вот, наконец, миновав какой-то барьер, какой-то предел, я резко взлетела вверх. Теперь меня нес ветер. Туда, куда я хотела. А внизу, под весенней луной бежал по земле молодой светло-серый волк.

А костер был где-то впереди, приближаясь так медленно... За нами никто не гнался. Как бы то ни было, когда мне захотелось отдохнуть, мы вдруг как-то сразу добрались до холма, на вершине которого этот костер и горел. Люди, которые сидели у огня, не были мне знакомы. Одеты они были очень по-разному. Одни - как я, в чем-то вполне мне современном, другие словно сошли со страниц исторических романов или фэнтези или чего там еще. Ощущение здесь было прямо как на поляне у Дуба. Безопасно, тепло и спокойно. Нам с Волчонком дали поесть и выпить горячего вина. Нас просто приняли как старых знакомых. Мы молчали, слушая спокойные неторопливые речи. Мне сейчас было уютно и хорошо. Я, наконец, смогла спокойно подумать, что мне делать дальше. И когда в разговорах прозвучало - "город", я поняла, что сейчас мне нужно попасть именно туда. А они шли каждый в свой город. Город или замок. Кто-то говорил о Монсальвате, кто-то о Москве, кто-то о Тинтагеле, о таких местах, которых я даже не знала. Иногда я во сне вижу Город. Мне кажется, это один и тот же Город, хотя он всегда разный по названию и по виду. Иногда его называют Москвой или Питером - но таких мест нет ни в Москве, ни в Питере, ни в том прекрасном речном городе, который назывался Волгоградом. Но я знаю, что это - Город. И теперь мне надо было туда. Наверное, и эти люди попали сюда, как и я. Или живут здесь, если судить по словам бабки и русалки. Интересно, они выдуманы нами или живые? Впрочем, все тут живые. И те, кто выдуман, и те, кто пришел. Мы ведь тоже отчасти выдуманы сами собой. А уж как сотворенное тобой не желает тебе подчиняться - уж мне ли не знать! Выдумаешь - а оно потом вдруг начинает жить само по себе, и никогда не знаешь, что оно вытворит в следующую минуту. Что же, в Город, так в Город. А где была та хрущовка? Может, это тоже Город? И я снова возвращаюсь туда? И как я туда попала в первый раз? Кто меня туда затащил и зачем меня оттуда увели? Тем более, следует туда попасть еще раз. Вот и ладно. Я смотрела на лица. Если эти люди здесь оказались так же, как и я, то, может, мы встретимся в нашем мире? И я их узнаю. Обязательно. Потому, что мы вместе сидели у ночного костра и пили одно вино. Потому, что мы были здесь.


Конь подо мной был серебристо-белым. Волчонок сказал, что ему в седло не сесть, он же волк, конь его почует и испугается. Волчонок бежал по земле, а я летела над ним, и тень моего коня бежала впереди него. Это была хорошая игра, этакие догонялки. Мы летели к рассвету. В рассвет. В "Рассвет"? Автобус! Черт! Туда, туда скорее! Все не случайно! На свете не бывает случайностей! Вперед!


Сейчас Город был типичным старым городом с застройкой девятнадцатого - начала двадцатого века. Помню, в одном из моих снов именно в такой город ушла моя бабушка. Я в последний раз видела ее тогда во сне после ее смерти. Тогда прошел почти год, я уже и сжилась как-то с ее смертью, в тот раз и не думала о ней. Она приснилась мне совершенно неожиданно. Это была элегантная стройная женщина в годах - какой она и хотела быть всегда. Или я такой всегда ее видела. Мы сидели под желтыми кленами в уличном кафе. Я не сразу осознала, что это именно она сидит передо мной и читает газету. Я долго пялилась на нее, затем сказала:

- Бабушка, но ты же умерла!

- Конечно, умерла, - с какой-то досадой сказала она. Вроде бы была недовольна тем, что я только что это поняла.

Затем она встала и пошла в тот город, на площадь, мощеную брусчаткой и окруженную домами эпохи модерна. Она не звала меня, но и не запрещала идти за ней. Просто я не пошла. Мне не нужно было. Когда я проснулась, мне подумалось, что это весть от нее. Не беспокойтесь обо мне, у меня все хорошо, я нашла свой Город.

Вот по такому городу я и шла. Река, огромная, синяя, перекрытая крутыми каменными мостами, широкие проспекты и трамваи, и в то же время какие-то развалины, заросшие садами, люди в странных одеждах... Но это почему-то не казалось мне нелепым или странным. У меня самой видок был еще тот. Сейчас я была в длинном темно-сером платье с широкой юбкой и кавалерийских сапогах. Я узнавала многие улицы, я узнавала Реку, которая в моих снах несла меня мимо лесов, полей, городов и людей. Я узнала улицу, по которой меня однажды везли в саване на катафалке вместе с кем-то еще, но оба мы были живы. Я узнавала дома, в которых когда-то бывала... Или это был один и тот же Дом? Может быть. Он всегда разный, но в нем все же есть нечто неизменное - темные деревянные панели, которыми в некоторых местах обшиты стены. Это я помню. Многое помню я из моих странствий во снах и глюках, помню все мои странное приключения - одного не знаю до сих пор. Зачем и почему? Но в тот момент меня это не интересовало, потому, что я предчувствовала погоню. Так часто бывало. Эта женщина всегда идет за мной. Иногда мы сходимся лицом к лицу. Я всегда убиваю ее, почти всегда она тяжело ранит меня, но я знаю, что она будет преследовать меня всегда. Я не знаю, кто она. Однажды я сбросила ее на мостовую из окна высотного дома, но тогда уже гнала ее я. Почему-то мы тогда бежали с кем-то с Великого Бала Мертвых, где нас быстро распознали, хотя эти мертвые внешне ничем не отличались от живых. И зачем нам тогда помог этот мертвый кардинал? Что мы хотели узнать от него? Ведь именно ради него мы туда проникли...

А в другой раз она стреляла в меня. В самый первый раз мы бились на острых, как бритвы, мечах. Не помню, сколько раз это было... У нее всегда разное лицо, но я узнаю ее по оловянным глазам... Она шла за мной и сейчас. Элегантная, густые черные волосы подстрижены под каре, ярко-красный блестящий свингер. Ярко-красные туфельки, ярко-красный мазок губ на смугловатом лице. Я не хотела встречаться с ней. Мы с Волчонком свернули за угол...

Когда-то во сне я жила в этом доме, в старинной квартире. И потом я лежала на снегу и умирала, в то время, как другая я с какой-то спокойной грустью на это смотрела. Почему-то я часто умираю во сне именно бросившись с высоты...

Мы вошли в Дом. Да, это был именно Дом. Дом, где за какой-то из бесчисленных дверей есть огромная библиотека. Я помню ее и старые книги с прекрасными рисунками. Я тогда просыпалась с ощущением щемящей, очищающей тоски, с памятью об ощущении от прочитанного. Но я не помню прочитанного...

В этом Доме есть все, и выйти из него можно куда угодно. И теперь я бежала по высоким длинным коридорам темного резного дерева, по оштукатуренным и покрытым облупившейся масляной краской подвалам, по скрипучим лестницам, мимо людей, мимо музыки и веселья, мимо звона оружия и воплей, мимо огня и смеха, мимо, мимо... Где-то я потеряла своего спутника, который так часто бывал со мной рядом в моих снах. Я осталась одна. Одна. И она, эта женщина, приближалась. Она шла по следу моего страха.

И тогда кто-то сказал мне:

- Перестань трястись, мы же здесь.

Я обернулась. Я узнала их сразу. Они-то как здесь оказались? Это были мои друзья, мои милые глюколовы и шизики. Мои трезвые, совершенно неромантичные люди. Здорово же они замаскировались... Они были не совсем такие, как я привыкла их видеть. Они были такими, какими я хотела их видеть, и такими, какими хотели казаться они. Ничто не было скрыто. Не надо было бояться насмешки, не надо было скрывать лучшего в себе. Господи, как же вы были тогда прекрасны, как же я вас всех любила... Вспомните ли вы этот свой сон или глюк? Почему вы тут, откуда вы узнали? А если я когда-нибудь напомню вам - что будет? Или опять душа знает больше разума? И вы ничего не вспомните?

- Дерись. Не бойся.

Я увидела сундук у стены. Открыла. Там лежал прекрасный легкий меч, как раз по руке...


Первое, что я услышала, был шум шоссе. Близкий. Пахло выхлопом и осенними листьями. Я села. С удивлением обнаружила, что сижу на раскладных носилках. Рядом мигала синим милицейская машина и стояла "скорая помощь". На обочине чадно дымил перевернутый на бок и смятый автобус, чуть дальше стоял огромный трейлер. Ничего похожего на туман и лес и в помине не было. Поле, чахлые пыльные кустики, редкий лесок вдалеке, какой-то полуиндустриальный поселок городского типа. Сумка на месте, рядом с носилками. Лейтенант с усталым недовольным лицом просматривал мой паспорт. Я окликнула его. Он обернулся, уставившись на меня в немом изумлении.

- Мать твою... - только и вымолвил он. Парень в белой шапочке медбрата тоже выдал нечто похожее.

- Мы уж думали, что вы... того... У вас и пульса-то не было. Вы ж тут минут пятнадцать уже валяетесь.

Странно. Я чувствовала себя почти сносно, только немного кружилась голова да ныло справа в груди, под вторым ребром, куда она мне попала. Но одежда была цела. Я потрогала рану, но ощутила под пальцами гладкую молодую кожицу. А я ей вьехала в горло. Чистая обоюдка. Посмотрела на часы - они стояли как раз на той минуте, когда я вышла из автобуса...

Оба моих ангела - один в белом, другой в сизом - тупо смотрели на меня, когда я взяла из рук ошарашенно застывшего стража порядка свой паспорт.

Я только развела руками. Меня даже не стали задерживать, когда я пошла к остановке. По дороге бросила взгляд на автобус - на стекле было написано название конечной остановки - совхоз "Рассвет".

Вот и все, что произошло со мной в тот тихий осенний день. Мне трудно все это растолковать, но я знаю, что это - было. Шрам под ребром остался. Я по-прежнему летаю. И я по-прежнему вижу сны. Но теперь я знаю, что это не просто сны. Когда-нибудь я вернусь. Я теперь знаю дорогу. И, может, мне даже удастся прихватить с собой еще кого-нибудь, по той единственной дороге, которая осенью не загибается, как все дороги Земли. Господа, не забудьте только о пропуске. Ежели вы не мечтаете или не верите - лучше и не суйтесь. Во-первых, не пролезете в дырочку. Во-вторых, не надейтесь, что если вас убьют там, то тут вы останетесь в живых. У каждого есть свой дракон, и он вас непременно сожрет. Тут или там - но сожрет. Ведь у вас не только за душой ничего нет, у вас и души нет, господа. Заводите душу!

Ночью над Москвой пролетел нездешний ветер. Я вышла на балкон и шагнула вниз...

Текст размещен с разрешения автора.



return_links(); //echo 15; ?> build_links(); ?>