Главная Новости Золотой Фонд Библиотека Тол-Эрессеа Таверна "7 Кубков" Портал Амбар Дайджест Личные страницы Общий каталог
Главная Продолжения Апокрифы Альтернативная история Поэзия Стеб Фэндом Грань Арды Публицистика Таверна "У Гарета" Гостевая книга Служебный вход Гостиная Написать письмо


Никаэль

Вампириллион


              На Земле-Аж-В-Квадрате Великий Инквизитор Торквемада собирался сжечь великого ученого Галилео Галилея за вредные гипотезы о вращении планеты.

              На Земле-Бета-прим великий ученый Галилео Водолей сделал себе харакири, узнав о самосожжении своего лучшего друга, Великого Инквизитора Торквемады.

              Земля Ом-439908 прочно покоилась на трех глянцевых китах.

              На Земле-Си-Эс круглый дурак Лева Бармалей и Великий Инквизитор Торквемада пили розовое столовое, дружно проклиная вращающуюся под ногами планету.

              (Генри Лайон Олди "Герой вашего времени")


"Кровь... Неподвижные тела, знакомые лица... Всюду кровь... Почему мне не страшно?! И не горько? Кровь на моих руках... Кровь на моих губах... Мне нравится ее запах... Мне приятен ее вкус... Вкус!? Это я?.. Это сделал я?!!" Феанор рывком сел на постели, сдерживая крик. "Это только сон... Слава Эру, это только сон. Все в порядке, это грозно шебуршит влетевшая в окно мохнатая ночная бабочка, это ее тень в свете Сильмарилей огромным чудищем мечется по комнате, а мне опять приснился страшный сон. Все в порядке, сейчас я встану, оденусь, и пойду съем что-нибудь, чтобы окончательно успокоиться. Бутерброд с куском мяса, поджаренным, с корочкой, нет, лучше без корочки, можно даже не много недожаренным, а лучше только нагретым, с кровью... Ой!" Блики от Сильмарилей танцевали по обнаженному мечу. "И зачем мне меч в спальне?.. Что со мной?" Озарение как удар - "Камни! Это они творят со мной это! Я сделал их, я заточил в них Свет Дерев, я хотел, чтобы Свет в них остался неискаженным, я думал, что это мне удалось... Я ошибся. Невидимо для глаз Свет искажается, он меняет мое тело, он меняет мою душу. Я болен. Я превращаюсь в кровожадное чудовище. Пока это только сны... Пока... Я сделал оружие, я сделал доспехи... Мои сыновья восприняли это как должное. И не только они. Камни превращают меня в чудовище... Меня... Только меня? Кто-то недавно говорил, что Куруфин в дружеском поединке укусил соперника... Но я не могу их уничтожить. Они прекрасны. Я делал их несокрушимыми. Я должен их обезвредить..."

Золотой рассвет застал Феанора в мастерской. К вечеру Сильмарили были унесены в самый глубокий подвал в доме, а подвал закрыт на новенький замок.


* * *


Слово, которым назвал себя в ночь прозрения Феанор, изменилось с веками, но звучало в нем и "рок" - амарт - амбар, и "могущество" - вал, и "одиночество" - эр, теперь же все вместе - вампир.


* * *


Сильмарили были сокрыты в глубочайшем подземелье, однако Феанор понимал, что этого недостаточно, что вред ими уже причинен, и необходимо искать способ исцеления. Если же такой способ не будет найден в скором времени, ему необходимо будет покинуть Тирион, ибо он станет опасен для окружающих. Однажды сон станет явью. Тогда Феанор впервые подумал о Средиземье... Куруфинве не зря прозвали Огненной Душой - он загорался мгновенно - новой идеей, весельем или гневом, но теперь ему было все труднее сдерживать жгучее желание наброситься на любого - кто не то сказал, не так посмотрел, оказался слишком близко... Догадка, что подобное испытывает не он один, делала жизнь еще тяжелее. Однажды он решил серьезно поговорить с отцом, но, идя по коридору, услышал голос сводного брата...

Приговор изгнания его почти обрадовал - 12 лет он сможет посвятить исследованиям не опасаясь досужих любопытствующих (и не опасаясь за них). К тому же он постарался, чтобы все те, в ком он подозревал тот же недуг, ушли с ним. Если же времени не хватит - чтож, Феанор позаботился о капитальных постройках, а уж предлог остаться для себя и других отыщется. Его речи становились все убедительней, но Феанора это не радовало: "Если так будет продолжаться, то через пару веков по моему взгляду будут вскрывать жилы, предварительно поинтересовавшись, какими пряностями умаститься, чтобы стать мне по вкусу..."

За последующие годы Феанор все больше укреплялся в мысли, что в Валиноре ему не место. Способ исцеления он не сыскал, лишь достиг определенных успехов в смирении желаний, и когда ему было доставлено приглашение на Праздник Урожая, неохотно пошел, ибо понял, что если сейчас проявит характер и останется в Форменосе, вся многолетние медитации и аутотренинг пойдут насмарку. Сначала Феанор проявил чудеса сдержанности и самообладания, помирился с братом и уже почти уверился, что теперь все будет хорошо...

Просьба Йаванны - светом Камней воскресить погибшие Деревья - привела его в ужас. Его объяснения были восприняты как в грядущем анекдоте про сотрудника ЦРУ - что только эльфы не выдумают, чтобы на картошку не ездить, то есть Сильмарили не отдавать...

Услышав вести из Форменоса, Феанор бросился прочь, ибо чувствовал - еще миг и он набросится на стоящего рядом...

Когда к нему вернулось самообладание, он собрал нолдоров и произнес страстную речь. Феанор призывал к мести, призывал к походу в Средиземье, затаив мысль, что откликнутся на его призыв только такие же одержимые, как и он сам, и тогда он уведет их и очистит Валинор от зла... Он не учел своего дара убеждать и клятвы, всего несколько часов назад данной Финголфином...

Олве отказался дать корабли... Возможно, Феанору удалось бы уговорить и его, но сын Финве хотел сделать возвращение назад невозможным и решил, что небольшая стычка не помешает...Потом почувствовал, что теряет голову, но было поздно...


* * *


Первым из Валар узнал о братоубийсте в Гавани Намо. Когда же он попытался выяснить у явившихся в его чертоги причины и подробности случившегося, то с изумлением и тревогой увидел, что души некоторых из убитых нолдор - и только нолдор - кто меньше, кто больше покорены странной и чуждой силой. В принципе, это являлось для них смягчающим вину обстоятельством, но не это сейчас было важным для владетеля Палат Мертвых. Потратив немало драгоценного времени, Намо убедился, что никто из пришедших к нему понятия не имеет ни об источнике тлетворного влияния, ни даже о самом его, влияния, существовании.

Времени для долгих размышлений практически не оставалось. Распоряжаться судьбой живых он не мог, но все же... Нетрудно было предположить, что ожидает в будущем уходящих нолдор, если, а Намо был в этом уверен, сему влиянию подверглись и те, кто остался жив. И с вершины нависающей над берегом скалы прозвучали слова Пророчества Мандоса, которое потом некоторые будут называть Проклятием - "Гнев Валар лежит на доме Феанора, и ляжет он на всех, кто последует за ним, и настигнет их, на западе ли, на востоке... Все начатое в добре завершится лихом, брат будет предавать брата и сам страшиться измены... Изгоями станут они навек..."

Феанор знал, что Вала прав, но он выбрал свой путь - за себя и за тех, кого мнил уподобившимися себе и над кем утвердил свою волю. Финарфин же и многие из его народа вняли речи Намо и повернули назад.

Провидеть в душах живущих несравненно труднее, но возможно. Намо знал, что следует искать - и не нашел. Ни одного из вернувшихся или невыступивших в поход нолдор невесть откуда взявшееся зло не коснулось.


* * *


Когда кровавый туман, помутивший сознание в Альквалонде, отступил, Феанор ужаснулся содеяному, но ничего исправить было уже невозможно... Феанор теперь ясно понимал, что ему и многим другим в Валиноре не место, но также и многим другим даже после ухода Финарфина, не место среди его спутников...

Феанор с избранными спутниками тайно взошли на корабли и отплыли, бросив остальных.


* * *


Было светло, едва ли не светлее, чем в час наивысшего рассвета Лаурэлина, и так же жарко. Вот только свет был другой - багряный, алый, оранжевый и гудел как сорок тысяч пчел разом. Горели белоснежные корабли телери - прекраснейшие из всех судов, что когда-либо бороздили моря Мира. Феанор не щурясь смотрел на огонь - его глаза никогда не боялись самого яркого света - это здорово помогало при работе в кузнице. Теперь он мог быть уверен, что никто из тех, кого он привел за собой не смогут вернуться в Аман, даже если возжелают этого. Он старался, как мог, чтобы спасти Благословенный край от зла, которое сотворил по неведению, но на этом пути опять же творилось зло - ему хотелось надеяться, что меньшее, чем могло бы быть... Феанор чувствовал, что на другом берегу его младший брат тоже видит отсветы пламени и проклинает его и тех, кто ушел с ним. Недоумение, обиду и нарождающуюся ненависть оставленных он ощущал даже через пролив. "Чтож, попроклинают и вернутся назад. Пусть не забудут, пусть не простят, пусть... Они же не знают, почему я это сделал, и наверное, никогда не узнают... Лучше их ненависть, чем жалость. Я не должен был брать их с собой и не мог остаться, и не смог объяснить. Мне не поверили, что Камни Света, прекраснейшее из сотворенного нолдор, могут нести зло. А если бы поверили... Меня бы все жалели, на расстоянии, стараясь не слишком приближаться, заботились бы, старательно и вкусно готовили еду мелкими кусочками, чтобы не давать мне нож даже за едой, еще чего доброго настелили бы ковров побольше да стены обили бы чем-нибудь мягким для уюта... Нет, пусть лучше запомнят меня как великого мастера и великого злодея..." Феанору очень хотелось верить, что он поступил наилучшим способом из всех возможных.

На рассвете нигде не смогли найти его младшего сына. Второй из близнецов, бледный от ужаса, сказал, что брат, несмотря на приказ всем сойти на берег, остался ночевать на корабле...

Ночью Феанор даже не вспомнил о клятве Фингольфина, данной целую вечность, нет, несколько дней назад.


* * *

Покидая Аман и уводя оттуда других, Феанор не учел того, что Средиземье не пустует и они не окажутся там единственными эльфами. Однако первоначальная идея Феанора оказалась в общем верной - жажду крови удавалось направить исключительно на орков и прочих тварей врага.

Поначалу военная удача была на стороне нолдор, но в одном из сражений Феанор был смертельно ранен. Собрав последние силы, он поведал сыповьям все то, что успел понять о Сильмарилях и насылаемой ими болезни, и его сыновья поклялись преследовать любого, кто захватит, или получит, или попытается укрыть от них Сильмарили, ибо злому сии Камни помогут свершать еще большее зло, но и добрый не убережется от их сияния, и если возымели Камни власть даже над своим создателем, вселив в него жажду крови - безразлично врагов ли, друзей ли, то никто не сможет устоять пред ними. Злу послужат Сильмарили в руках Моргота, творя для него лиходейных чудищ, но горшее зло причинят они, вернувшись к эльфам. И посему сыны Феанора поклялись не позволить никому иному, кроме них, завладеть Сильмарилями, а буде Камни попадут к ним - попытаться их уничтожить, хоть и тяжкий труд - уничтожить то, что создавалось несокрушимым.

Феанор умер, и тело его, как и положено телу вампира, в тот же миг вспыхнуло и рассыпалось в прах.


* * *


Поется в песнях, что дух Феанора до скончанья Мира заточен в Мандосе и ему, единственному из всех эльфов, было запрещено возрождение. Но наказание ли это, или печальная необходимость - пленить не нашедшую исцеления душу, или смерть тела приумерила огонь духа, добавив взамен холода рассудительности, и Куруфинве сам решил не возвращаться туда, где он изо всех сил стремился сделать все как можно лучше, а получалось... А может фэа Феанора успела измениться настолько, что посмертный путь эльфов уже не связывал ее... Кто ведает, что могло с нею статься?.. Ведь до гибели Феанора об Огненных Бичах никто из эльфов и слыхом не слыхивал...

Говорят же мудрецы, что иногда разум еще может некоторое время тщетно заставлять дышать и шевелиться тело, которое уже безвозвратно покинула душа.


* * *


Маэдрос Высокий, старший из сыновей Феанора, был захвачен в плен и, по приказу Мелькора, повешен на утесе Тангородрима за кисть правой руки. Никто из братьев не решился хотя бы попробовать спасти его, ибо их страшили не столько сложность и опасность сего предприятия, сколько возможные последствия его успеха. Сочетание невыносимых условий плена и близость Сильмарилей могли заставить болезнь прогрессировать с неимоверной быстротой... Но через Вздыбленный Лед в Средиземье пришел отряд, ведомый Финголфином, который пока понятия не имел о подлинных причинах поступков своего старшего брата.

Фингон, сын Финголфина, в одиночку отправился выручать своего кузена и лучшего друга, и ему удалось добраться до Тангородрима. Однако он ничего не смог сделать с зачарованной петлей оков - ни разомкнуть, ни сломать, ни растянуть, ни разрубить, ни вытащить из скалы. Петля , сжимающая кисть Маэдроса, так и осталась там целой и невредимой - вместе с кистью.

...Кровь нужно было остановить очень быстро, иначе весь труд оказался бы напрасным, и Фингону удалось и это, но выглядел он после оказания первой медицинской помощи не хуже, вернее не лучше орка-мясника, проработавшего целую ночь. До ручья, где можно было по-настоящему умыться, надо было еще добраться.

Вернувшегося Маэдроса братья поначалу встретили настороженно, но время показало, что вынужденная аскеза только закалила его волю.


* * *


Однако ж тревожиться действительно следовало, хотя и по несколько иной причине. То, что вампир может, укусив, передать свой недуг другому, успел понять - и сообщить сыновьям - еще Феанор. Правда, заражение в подобном случае происходило далеко не всегда. Но, как стало известно гораздо позднее - слишком поздно - несравненно опаснее была кровь вампира. Ситуацию ухудшало еще и то, что болезнь могла спать в крови долгие годы и даже столетия, ничем себя не проявляя. Да и воистину трудная задача - разобрать, вызвана ли отвага и ярость в бою начинающейся болезнью или подозрительно ли, скажем, пристрастие к блюдам из сочного слегка недожаренного мяса... Таящийся в крови недуг мог и никогда не проснуться. Но и еще не проснувшаяся болезнь также могла передаваться дальше - друзьям, родичам и потомкам. Вампиризм практически всегда передавался по наследству.

Болезни можно было сопротивляться - научившись сдерживать кровожадные порывы усилием воли покуда хватало сил, пытатьcя обращать их исключительно на вражьих тварей. Другим выходом было - если хватит мужества - уйти ото всех и обречь себя на вечное одиночество - если вокруг тебя никого нет, ты никому не навредишь.


* * *


Через 20 лет после первого восхода солнца Финголфин, владыка нолдор, собрал множество гостей на праздник, получивший название Мерет Адертад - Праздник Воссоединения. Много в те дни было веселья и песен, и немало было дано клятв дружбы и обещаний придти на помощь в трудную минуту...


- Друг, отрежь, пожалуйста, и мне пирога.

- Пожалуйста. Ой!

- Сильно порезался? Нужно перевязать?

- Не беспокойся, ничего страшного. Вот только пирог... Был с яблоками, стал с кровью...


- Кузен, спешу привлечь твое внимание к тому достойному сожаления факту, что ты опустошаешь мой кубок!

- И в правду твой! Прошу прощения.

- Кажется, я недостаточно спешил. Мой кубок пуст! За сие положена вира.

- Полностью с тобой согласен. Чтож, возьми взамен мой.

- Это было бы справедливо, но свой ты тоже уже выпил.

- Да, действительно...

- За злонамеренное опустошение чужих кубков я тебя сейчас укушу!

- За что?!

- За шею!

- Тургон, выручай! Твой старший брат покушается меня укусить!

- За что?!

- За злонамеренное опустошение... Ай! За шею!

-Во избежание могущих возникнуть досадных обид рекомендую укусить его тоже.

- Больно! До крови-то зачем?!

- Во избежание могущих возникнуть...

- Финарато, твоими зубками варга загрызть можно!

- В соответствующих обстоятельствах непременно попробую.

- Родичи, мне кажется, что вы чрезвычайно разрезвились, по коей причине рекомендую вам больше не наливать.

- А мы и так все выпили!

- Вот уйду я от вас...

- Куда, о мудрый брат мой?

- Ну, например, в Окружные Горы... Лет этак на 400.

- Воистину радикальное решение. А я... Я буду ожерелье носить, такое,чтобы всю шею закрывало...

- Кто б жаловался...


- Как красиво!

- Это жемчуг с побережья. Тебе правда нравится? Тогда прими это от меня на память.

- Благодарю тебя, мой новый друг. Прими и ты подарок от меня. Сейчас... Никак не могу расстегнуть сережку. Я ни разу не снимал ее с того самого Праздника Урожая... Вот и все, держи.

- Спасибо! Ой, повернись, пожалуйста. Держи платок. Ага, вот так вот. Ты до крови расцарапал ухо, когда возился с замочком...


* * *


Шли годы. Фингон Отважный был воистину отважен в многочисленных битвах с Врагом. Практически единственный из воинов он не убоялся праотца драконов - Глаурунга - и обратил его в бегство...

Спустя лет после первого восхода Солнца Фингон был убит барлогом в битве Нирнаэт Арноэдиад - Бессчетные слезы. На утоптанной ногами множества воинов - и своих, и чужих земле остались голубой с серебром королевский стяг и доспехи - и только белый пламень вырвался из разрубленного шлема короля.


* * *


Финрод Повелитель Пещер сидел, запершись, в одном из самых дальних покоев своего дворца. Последние дни он старался как можно меньше видеться с кем-либо. Его раздражали все - все без исключения, в особенности же поселившиеся здесь недавно двоюродные братья - Келегорм с Куруфином, и с каждым днем все больше. Даже сейчас, в одиночестве, при мысли о них глаза застилала красная пелена ярости. Такое случалось с ним не в первый раз, но раньше было легче. Если была война - на войне был враг, которого можно и нужно было рубить и колоть, чувствуя, как расступается живая плоть под ударами меча, и брызжет в лицо горячая кровь, и живой становится неживым, а перед тобой уже новый враг... Если времена были мирные - Финрод собирался и уходил в самые глухие и ненаселенные леса, какие знал, и бродил там в одиночестве, пока Проклятье Мандоса - так он это мысленно называл - не переставало туманить сознание. Все эти годы королю удавалось справиться с собой - ни разу он не причинил вред ни одному из своего Дома.

Финрод понимал, что ему следовало уйти и на этот раз, уйти еще с месяц назад, как только ему опять начали сниться кошмары. Но теперь в его городе все большую и большую власть забирали себе кузены, и король знал - в его отсутствие престол захватит один из них. Надежда, что Келегорм с Куруфином подерутся между собой из-за Серебряного Венца Нарготронда была черезчур призрачной... В любом случае его народу будет только хуже, а Ородрету, его последнему оставшемуся в живых брату, придется совсем плохо... Финрод мучительно пытался найти лучшее из многих плохих решений, но его мысли все время сбивались.

Перед глазами стояло ухмыляющееся лицо Келегорма. "Он как будто специально меня дразнит. Чувствует, что я еле сдерживаюсь, чтоб не наброситься на него. Даже без оружия, которого в отличие от него не ношу. Руками... Зубами... Как будто специально попадается мне навстречу в узких переходах, причем так, чтобы рядом больше никого не было, только голоса где-то на границе слышимости... "Нечаянно" заденет, проворчит нечто малопохожее на извинения, сверкнет глазами... И взгляд у него становится такой... выжидающий... Знает, что я однажды сорвусь... И почему-то уверен, что со мной справится..."

Тяжкие размышления были прерваны самым неподходящим образом. Финрод с удивлением почувствовал, как по его одежде расползается холодное мокрое пятно. С еще большим удивлением он воззрился на зажатый в своей руке почти бесформенный кусок серебра, только что бывший довольно-таки массивным серебряным кубком. "Серебро, конечно, мягкий металл, но не настолько же! Такое, кажется, не удавалось даже Ангроду - Железнорукому. Ладно, теперь мне предстоит какое-никакое, а развлечение..."

Только Финрод успел переодеться, вытереть пол и поставить кресло поближе к камину - сушиться, как в дверь постучали.

- Мой король, дозорные привели человека. Он называет себе Береном сыном Барахира и на руке его - Ваш перстень.


* * *


Поется в песнях, что Берен сын Барахира был могучим и отважным воином. После гибели своего отца и всего его отряда, Берен последним из людей остался в омраченных землях Дортониона и четыре года в одиночку наводил ужас на черных тварей. Награда, которую Саурон сулил за смерть Берена была не меньшей, чем за убийство Фингона, Верховного Короля Нолдор. Говорят, что все оставшиеся в тех лесах вольные звери и птицы помогали воину, а он дал обет больше никогда не вкушать ни мяса, ни дичи, и не убивать ни ради забавы, ни для пропитания ни одного живого создания, не служащего Врагу.

Но однажды на поимку Берена было отправлено слишком уж могучее войско, и человеку пришлось покинуть родной край. Он перебрался через Горы Ужаса, и на этом пути преследователи отстали, ибо считался он непреодолимым и смертельно опасным. Есть легенда, что Берен встретил и убил в горах бежавшую туда в незапамятные времена от гнева Моргота Унголиат, но правда ли это...

За горами сей муж вошел в леса Дориата, и Завеса Мелиан не стала ему помехой. Может быть, победа над древним и злым духом, жившим в мерзкой паучьей плоти, пробудила в человеке неведомые доселе силы, а может камень в кольце Барахира - изумруд, сотворенный в Валиноре руками Финарфина - был не простым камнем, кто знает... Считают же мудрецы, что изумруд придает духу силу и твердость и спасает разум от гибельных наваждений. В хранимых лесах Дориата Берен увидел прекрасную Лучиэнь, единственную дочь короля Элу Тингола и майи Мелиан, и полюбил ее с первого взгляда, с первых звуков ее песни. До весны искал он следующей встречи, и весной сердце девы ответило на его любовь.

Король Тингол вскоре прознал, что в его заповедные леса проник смертный, да еще и осмелился поднять глаза на прекрасную королевну. Тингол был в ярости, но дочери удалось взять с него обещания не убить Берена и не заточить его. Однако король изыскал, как ему мнилось, удачный способ обойти клятву, не нарушая слово - он потребовал, чтобы Берен в доказательство своей силы и отваги принес Сильмариль, и тогда Лучиэнь станет его женой, если сама захочет. Берен же поклялся в ответ, что при следущей их с королем встрече Камень будет в его руке. Мудрая Мелиан предупреждала мужа, что не к добру приведет его затея, и красивейшее из созданного нолдор приведет в Дориат зло - большее не провидела и она. Но увещевания были напрасны - клятвы были принесены, и Берен отправился в поход.


* * *


Выслушав невеселый рассказ Берена, заключившийся просьбой помощи, Финрод едва успел заслониться руками, сделав вид, что сражается с внезапно выбившейся из-под диадемы прядью, чтобы человек не увидел появившейся на его лице счастливой улыбки. Конечно же, радоваться было абсолютно нечему, но осознание того, что столь мучивший его вопрос теперь разрешается сам собой, наполнило душу короля блаженным спокойствием.

Собрав совет, Финрод Фелагунд объявил, что во исполнение клятвы, данной им Барахиру, отцу Берена, и обязывающей его по первому зову придти на помощь самому Барахиру или же его потомкам, он отправляется с Береном за Сильмарилем.

После него повел речь Келегорм. Он напомнил о клятве, данной сыновьями Феанора, вернее об общеизвестной ее части - преследовать любую тварь, добрую ли, злую ли, завладевшую Сильмарилями и не пожелавшую вернуть Камни законным владельцам, утверждая, что сия клятва делает клятву Берена - принести Сильмариль Тинголу как выкуп за дочь его Лучиэнь - невыполнимой даже в представляющемся воистину невероятным случае победы над Морготом, а любую помощь Берену - бессмысленной и бесполезной. Речь брата продолжил Куруфин - он заговорил о неприступности Ангбада и о бесчисленных ужасах окружающих его земель и полчищах кошмарных тварей их населяющих. Финрод чувствовал, как слова кузенов подобно невидимой но липкой паутине опутывают мысли слушателей, принуждая внимать, убеждая, заставляя соглашаться с собой... Он знал, что тоже может говорить так. Но зачем? Даже у всего Нарготрондского воинства шансов одолеть Моргота ничуть не больше, чем у одинокого воина, нет, чем у двоих воинов - вдвоем можно отдыхать по-очереди пока на страже другой. Обманом же завлекать других в предприятие, на благополучный исход которого не надеешься и сам...

Сыновья Феанора, уже предвкушавшие грандиознейшую свару с последующим руко- и мечеприкладством, остались разочарованными, ибо на предваряющее ожидаемое действо пожелание - "отправляйся к Морготу со своей клятвой" - Финрод спокойно ответил, что именно это он, собственно, и собирается сделать.

Серебряный Венец Нарготронда был официально передан Ородрету. Только десять воинов добровольно вызвались сопровождать короля.

...Несмотря на все предпринятые предосторожности и старательную маскировку под орков отряду не долго удавалось оставаться незамеченным. Все они были захвачены в плен и предстали пред Сауроном в его башне, некогда звавшейся Минас-Тирит. Ни угрозами, ни злыми чарами, ни сладкозвучащими посулами Гортхауру не удалось выведать ни кто они, ни цели их путешествия. Тогда он решил предоставить действовать темноте, голоду и страху в ожиданиии смерти.


* * *


В непроницаемо-темном, холодном и сыром подвале было практически невозможно отсчитывать дни, но их явно прошло много. Еду приносили нерегулярно, да и той едва-едва хватало, чтобы не умереть с голоду до того, как Жестокий сам решит расправиться с узниками. И тогда лязгала решетка, и из-за нее вместо молчаливого (или немого) раба с едой неспешной походкой появлялись горящие злобным огнем глаза - волколак выбирал себе прикованную, ослабевшую, беспомощную добычу, а остальные могли лишь бессильно слушать предсмертный вскрик товарища и хруст разгрызаемых костей... Друг друга узники практически не видели - среди окружающего мрака угадывались лишь еще более черные тени. Внешние звуки сюда не долетали. Разговаривали мало - опасались, что их могут подслушивать, а к абстрактным шуткам обстановка не располагала. Слышен был только звон цепей, когда кто-нибудь шевелился. Цепи были сделаны на совесть. Первые дни пленники безрезультатно пытались освободиться, но теперь уже сил еле-еле хватало на то, чтобы подняться на ноги не держась за стену.

Хотя стен сейчас не было видно, но осязание подсказывало, что они покрыты пышной и омерзительно склизской плесенью, но не смотря на всю ее обильность, сковывающее узников железо было новенькое и крепкое. Конечно, в этой сырости ржа источит любое железо, но еще очень нескоро. Столько они не проживут...

- А когда-то этот подвал был вполне сухой и чистый... Откуда ж здесь плесень взялась. Развел ее Саурон специально, что ли?

Перед мысленным взором возник образ Жестокого в аккуратном передничке с оборочками, старательно поливающего плесень. Картинка получилась смешная и хоть немного отвлекла от горестных мыслей.

- А чем сажают плесень? - Финрод сам не заметил, как пробормотал это вслух.

- Спорами - послышался тихий ответ Эдрахила из дальнего угла. - Плесень размножается спорами.

- Спорами?! Это с кем это Саурон, бедолага, здесь столько спорил, что такую роскошь развел?!

Он почувствовал слабые улыбки в ответ - видеть их он не мог.


* * *


Теперь из двенадцати их осталось только двое. Темнота творила странные вещи. Финрод уже почти не чувствовал ни пронизывающего холода, исходящего от влажных камней пола и стен, ни боли от вьедающихся в плоть оков, ни даже голода. Вернее, голод ощущался, но не так как раньше. Иногда ему казалось, что он слышит не только дыхание Берена, но и стук человеческого сердца и ток крови в жилах - густой, горячей, вкусной крови... Кровавый туман обволакивал сознание, чудилось, что силы возвращаются и возвращаются с лихвой, что их достаточно, чтобы порвать любые цепи... В такие минуты эльф застывал, боясь пошевельнуться.

Он пытался хоть как-то отвлечься. Еще в первые дни заточения Финрод пообещал себе, что если ему еще доведется, в этой ли жизни или в другой, возводить что-нибудь серьезней собачьей конуры, то он непременно соорудит в каждом помещении, не исключая стенных шкафов, по крайней мере по одному тайнику с оружием, отмычками и слесарным инструментами и по два потайных выхода. Сначала король создавал в уме проекты будущих построек, но теперь мысли мешались настолько, что с утра, то есть с пробуждения, он тщетно пытался вспомнить, как вычислить объем прямоугольного зала, если знаешь длину, ширину и высоту... "Спросить у Берена? Но он спит, и, судя по дыханию, ему снится что-то приятное..."

Лязгнула приоткрываемая решетка и из темноты появилась черная тень с горящими глазами. Волк! Он тоже голоден. Варгов здесь кормят мало, чтобы были бдительней и злее. Был бы он сыт, он бы и не позарился на столь исхудавшую добычу... Зверь неспешно облизнулся, предвкушая вкус свежей крови, и направился к ближайшему узнику - человеку. Послышался резкий металлический хруст, и на не успевшего удивиться волка обрушился кто-то не менее яростный, чем он сам...

Кровь покидала тело с каждым слабеющим ударом сердце, вместе с кровью уходила и жизнь. Туман безумия бесследно развеялся. Было больно, темно и холодно. Теплые руки приподняли голову, осторожно отвели с лица закрывшие глаза слипшиеся пряди волос. "Все равно темно... Ах, да, здесь всегда так. Противный горький вкус волчьей крови во рту. Вода? Спасибо, Берен. Мне уже ничего не поможет, но все равно спасибо и прощай. Мы больше не встретимся... Даже если я вернусь, мы не встретимся... Я убил его, правда?.. Я пытался тебе помочь... Не отпускай мою руку..."

Последним, что услышал Финрод, была Песня. - Берен? - С голосом человека перекликалась еще одна, приходящая извне, из-за пределов всех оскверненных каменных стен. Прекрасный нежный женский голос... - Амариэ?...


* * *


Поется в песнях, что прекрасная Лучиэнь Тинувиэль, прознав от своей вещей матери, что Берен заточен в темницу Сауроном и ожидает скорой и неминуемой смерти, отправилась к нему на помощь. Ее пытался задержать отец и заключил в дом на вершине дерева - королевна с помощью собственных длинных волос и сонных чар ускользнула от стражи. Встретившиеся ей в пути Келегорм с Куруфином - чары Лучиэнь оказались бессильными пред ними и пред слугой Келегорма Хуаном, Псом из Валинора - обманом привели ее в Нарготронд и объявили, что выйдет из заточения она не иначе, как женой Келегорма. Но в беде Лучиэнь обрела верного друга - Хуан пожелал исправить невольно содеяное им и не дать хозяину сотворить неправое дело. Однажды ночью он помог королевне бежать и сопровождал ее до твердыни Саурона. И там Пес из Валинора одного за другим истребил варгов, самонадеяно нападавших на него поодиночке, а затем светлые чары песни Лучиэнь и сила Хуана сокрушили и самого Саурона. Окончательно убить они его не смогли - даже майа не может убить другого майа - только лишить сил. Не было у них власти заставить дух Саурона отправиться в Палаты Мандоса, и они лишь принудили его признать власть Лучиэнь над окрестными землями и бежать с позором к своему Властелину.

Поется в песнях, что Лучиэнь и Хуан освободили всех томившихся на острове рабов и узников, а среди них в самом глубоком подземелье сыскали и Берена. Освобожденные разошлись по домам, прославляя по пути доблесть прекрасной девы. Берен же и Лучиэнь бродили по лесам вдвоем, не спеша вернуться в какое-либо поселение, ибо не могли решить меж собой, что им делать дальше. Хуан, Пес из Валинора, узрев, что они больше не нуждаются в его помощи, решил, что долг велит ему вернуться к прежнему хозяину.


* * *


- Любимая, мы должны расстаться...

- Нет!

- Не бойся, это ненадолго... Здесь ты в безопасности. А я схожу за Сильмарилем и вернусь...

Некоторое время они шли молча, и он пытался заглянуть в лицо, но она сердито тряхнула головой, и обрывок ленты, стягивающий ее роскошные волосы, соскользнул. В который раз Берен поразился, как эти длинные и шелковистые, подобные теням в летнюю полночь пряди не зацепляются даже за самые густые заросли терна и самые коварные еловые лапы. Казалось, что все живое в лесу прячет свои шипы и колючки, чтобы даже ненароком не обидеть ее, и даже острые камешки куда-то деваются с ее дороги. Но это ее родной лес, она выросла здесь, рядом... Бесплодные земли Мордора не будут к ней так добры...

Наконец ему удалось отвести в сторону утратившую бдительность прядь.

- Лучиэнь, ты плачешь?! Не надо... Пожалуйста, не надо... Пойми, я должен идти. В конце-концов ведь Фингон Отважный добрался туда и утащил у Моргота из-под носа скованного пленника. Значит не такой уж Моргот непобедимый...

- Если бы ты собирался спасти томящегося в плену друга, поверь, я не стала бы тебя удерживать. Но Сильмариль - это камень, просто камень! Ему все равно, где находиться! Ай!

- Милая, что с тобой?! Ты ударилась? Сядь... Ну вот, на этот раз я еще смогу зашить твой сапожок, но больше так не топай, а то останешься босиком...

- Вот видишь, от Сильмарилей могут быть одни неприятности...

- Но я дал клятву... Ты же не хочешь быть женой клятвопреступника...

- Тебе достаточно просто-напросто больше никогда не встречаться с моим отцом, и тогда никто не сможет сказать, что ты нарушил обет. Вот сыновья Феанора - клялись вернуть себе Камни, а теперь говорят, что сроки в клятве не оговаривались...

- Нет. Тогда мы станем отверженными изгнанниками. Мне не привыкать, но ты...

- Хорошо. Договорились. Я иду с тобой.

- Нет!!!

- Любимый, ты же уже который день доказываешь мне, что предстоящий тебе поход легок, недолог и абсолютно безопасен.

- Но у тебя же даже обувка почти развалилась!

- Берен, ты слышишь лай?

- Ну вот, вспомнишь сыновей Феанора, они и...


* * *


Поется в песнях, что изгнанные из Нарготронда Келегорм с Куруфином, держа путь в земли своего брата Маэдроса, случайно встретились с Береном и Лучиэнь. Преисполнившись ненависти к тем, кого они возомнили главными виновниками своих несчастий, сыновья Феанора коварно напали на них. Убедившись окончательно, что его хозяин больше недостоин верности, пес Хуан пришел на помощь влюбленным, и Келегорм с Куруфином вынуждены были позорно бежать. В этом поединке Берен был ранен, но избрал в качестве трофея одну из лошадей братьев и кинжал Ангрист, режущий железо как масло.

Исцелившись стараниями Лучиэнь от раны, однажды рано утром, пока Лучиэнь еще спала, Берен вскочил на коня и отправился к твердыне Моргота, оставив возлюбленную под охраной Хуана. Достигнув бесплодных земель, он отпустил коня, ибо не хотел вести его гибель. Но недолго пришлось ему странствовать в одиночестве - Лучиэнь и Хуан догнали его.


* * *


- Как же мы пойдем дальше? - задумчиво произнесла Лучиэнь, глядя на расстилающийся пред ними мрачный пейзаж. - Нас же сразу заметят...Ну, допустим я могу менять обличье, у меня же мама - майа. Превращусь опять в эту жуткую летучую мышь... А вот что делать с тобой, любимый... Разве что снова попытаться раздобыть орочью одежду...

- Даже орки здесь поодиночке не ходят - промолвил Берен, поднимаясь с земли. - Подождите-ка меня здесь.

Лучиэнь испуганно вскрикнула, когда из-за кустов, в которых скрылся Берен, выскочил огромный волк, и удивленно замерла, что зверь держит в зубах невесть откуда взявшуюся ромашку, а зарычавший было Хуан спокойно улегся и опустил голову на лапы. Волк, путаясь в лапах, попытался изобразить нечто среднее между поклоном и реверансом, положил цветок к ногам девушки и удалился обратно в кусты. Через несколько минут оттуда появился изрядно взлохмаченный Берен.

- Любимый...Это был ты?! Но как...

- Не знаю - пожал плечами человек. - За все эти годы со мной случалось столько странных вещей, что я уже ничему не удивляюсь. Когда ты заговорила о превращениях, я вдруг понял, что тоже могу...

- А ты меня не съешь? - Лучиэнь постаралась, чтобы вопрос выглядел шутливым.

- Не съем. - Голос Берена прозвучал серьезно и твердо. - Не бойся. Я столько лет не ел мяса, что совсем забыл его вкус. Но все равно мне лучше не охотиться, даже для вас...

Хуан, хоть и был майа, менять облик не умел или же не захотел. Подумав еще немного, Лучиэнь послала его искать какие-то листья и ягоды, которые росли даже в этих бесплодных землях, долго их растирала, а получившейся неприятной на вид кашицей выкрасила Хуана в тускло-черный цвет. после этого пес, недовольно ворча, вывалялся в пыли, и его с азартом в четыре руки закидали репьями. Когда Хуан увидел свое отражение в ближайшей луже, на его морде само собой появилось сердитое и недовольное выражение, после чего он окончательно утратил сходство не только с Псом из Валинора, но и вообще с благородным собачьим родом-племенем.


* * *


Они бежали по длинным, узким, мрачным коридорам, по высоким, но не менее темным и мрачным залам, стараясь как можно тише открывать и закрывать похожие одна на другую двери и надеясь, что они продвигаются к выходу, а не безнадежно плутают по гигантскому замку. Все уже свершилось - в правой руке Берен крепко сжимал вырезанный из Железной Короны Сильмариль, левой тянул за собой уставшую, измученную сотворением чар Лучиэнь. Теперь им оставалось сделать самую малость - всего-навсего выбраться живыми из замка Врага, а потом, когда очнувшийся от сонных чар Моргот вышлет за ними погоню, ускользнуть от нее и добраться до Дориата.

За их спинами слышались отдаленные невнятные шорохи - это просыпались прислужники Моргота. В конце очередного длинного перехода Берен оглянулся - погони пока не было. Похоже, что пробудившиеся первым делом спешат получше спрятаться, чтобы случайно не попасться на глаза разгневанному Властелину. Рабы еще не могли знать о произшедшем, но справедливо предположили, что незванные посетители, сумевшие усыпить стражу и проникнуть в Ангбанд, настроения Хозяина не улучшили. Это давало беглецам немного времени, но скоро прозвучит приказ Моргота....

Черный Властелин выпрямился. Его пальцы, сжимающие изуродованную Корону, побелели от гнева. Каким пыткам он предаст дерзких.... Моргот уже открыл рот, чтобы отдать приказ о поимке беглецов живыми, непременно живыми, но не успел издать ни звука. Новая мысль посетила его. Она была странная, чужая, как будто далеко-далеко на границе сознания приходящий извне тихий шипящий голос, явно не могущий исходить изо рта, подобного человеческому, страстно произнес: "Это смерть! Помни, это смерть! В этой вещи довольно силы, чтобы убить всех жителей в городе. Недолго ты удержишь ее, Человек из Леса, или тот, кто отнимет ее у тебя. Ради нее будут убивать, убивать и убивать! Это смерть! Это смерть! Это смерть!". Мелькор замер, пораженный. Пришедшие из иного мира слова, которые были или будут сказаны про совсем иную драгоценность - перед глазами вставал расплывающийся образ - колющее острие на рукояти из кости, изукрашенной красными камнями - чрезвычайно подходили к нынешней ситуации.

По залам Ангбанда гулко разнесся приказ Моргота: "Не причиняйте им вреда! Не преследуйте их и не пытайтесь остановить! Пусть спокойно уходят и уносят украденное!". Но Берен и Лучиэнь, успевшие миновать массивную входную дверь и закрыть ее за собой, этого не услышали.


Перед ними было ровное пустое пространство двора, а за ним - ворота. Гигантский волк, сраженный сном прямо у приоткрытых створок, уже начинал шевелиться. Даже если он не успеет проснуться окончательно, его не миновать.

"Если Лучиэнь в силах снова сменить облик - пусть улетает. Надо отдать ей Камень... Отдать Камень?!" Извлеченный из Железной Короны в леденяще холодном зале Сильмариль как живой уютно грел руку. Берен взглянул на него. Среди черных теней тронного зала Моргота Сильмарили сияли подобно ярчайшим звездам. Вынесенный на свет дня Камень нисколько не умалил своего сияния. Он излучал собственный свет, мерцающий и переливающийся как биение живого сердца. Промелькнувшая мысль о том, чтобы отдать подобную красоту, причинила почти физическую боль...

Теперь уже девушка потянула его вперед. Берен тряхнул головой, освобождаясь от наваждения, но с места не сдвинулся. Тепло Камня уже не казалось таким приятным. Штормовой волной человека захлестнуло знание - Сильмарили опасны. Они не несут в себе зла, но зло приносят. Им не должно находиться среди эльфов - и среди людей.

Хотя мысль была дикой, Берен принял ее сразу, ни на секунду не усомнившись, не наслана ли она волшбой Врага. "Бросить Камень здесь?! А Лучиэнь?! И клятва Тинголу?!" Застыв с вытянутой рукой как изваяние, Берен смотрел, как Кархарот медленно-медленно поднимается, приседает на задние ноги для прыжка и зависает в воздухе...

Берен не двигался. Он мог - или ему так казалось - увернуться, мог выхватить кинжал - лезвие Ангриста хоть и сломалось, но осталось достаточно длинным и острым.... Зубы волка сомкнуть на его руке... "Как в сказке - свет в Камне, Камень в руке, рука в волке, волк... Где волк?.. И где я?.. Как больно..."


* * *


Сквозь забытье он услышал тихий напев, потянулся к нему не открывая глаз и звонко чихнул - нос защекотала травинка. Песня прервалась, и Берен увидел склонившееся над ним осунувшееся, но ставшеееще красивей лицо Лучиэнь.

Потом она, плача и смеясь, говорила, что огромный волк откусил ему руку, ужасающе взвыл и, не обращая более на них внимания, вылетел за ворота, что он много-много дней лежал без сознания, но теперь все будет хорошо... Подбежавший Хуан радостно завилял хвостом и осторожно лизнул Берена в щеку...

Поляна на окраине Дориата была той самой, где они жили перед походом к Ангбанду. Берен пытался выяснить, как они сюда попали - в памяти сохранилось лишь смутное ощущение полета, а может это было в бреду. Лучиэнь сказала - Орлы, сам Князь Воздуха Торондор с двумя спутниками. Память (или бред) подсовывала иное - не перья шерсть и кожа. Полет не высоко над облаками - у самой земли, или качка, как если бы везущач его лошадь (лошадь?) вздумала передвигаться прыжками.

Берен взглянул на хрупкую как стебелек, казавшуюся в сумерках еще бледнее, слабее и беззащитнее Лучиэнь, на радостно кружащего большими прыжками по поляне Хуана...


* * *


Когда Берен достаточно окреп, чтобы идти самостоятельно, они отправились в Менегрот. Тингол обрадовался им, ибо уже не чаял снова увидеть дочь живой и невредимой. Король признал клятву Берена исполненной, по крайней мере исполненной не хуже, чем в свое время его собственная - не лишать этого человека ни жизни, ни свободы... Лучиэнь Тинувиэль стала женой Берена Эрхамиона - Однорукого, но недолгим было их счастье.

Кархарот - Красная Пасть - вскормленный мясом рабов величайший и сильнейший из всех волков, когда-либо живших в Арде, терзался болью от Сильмариля, жегшего его внутренности, однако жестокие мучения нисколько не обессилели его. Не ведающий покоя и не нуждающийся в отдыхе ни днем ни ночью, он мчался по землям Белерианда, убивая всех на своем пути. Поначалу он кружил бесцельно, алкая лишь досадить всему миру за свои страдания, но потом падшим и злобным духом, управляющим волчьим телом, овладела мысль, что у его несчастья есть один конкретный виновник. Прошло уже много дней, и следы давно остыли, но Волку Ангбанда это не стало непреодолимым препятствием. Теперь Кархарот мчался к Дориату и, снедаемый злобой, продолжал сеять по пути смерть и разрушения. Ни один из пытавшихся сразить его воинов не смог устоять пред ним. Моргот же и не пытался вернуть своего обезумевшего слугу, а вместе с ним и Сильмариль, ибо мыслил, что его бездействие сотворит зло гораздо большее, чем любое из действий. Могущество зверя, подкрепленное мучившим его Камнем, было велико, и Завеса Мелиан не удержала его...

Прознав о творящихся в его землях бесчинствах, Тингол сам отправился на охоту за волком. С ним были самые могучие из его воинов, а среди них и Берен с сопровождающим его Хуаном. Охотники довольно быстро выследили волка и попытались окружить его, но Кархарот, узрев ненавистного ему человека, презрел возможность бегства и набросился на врага. Прежде чем подоспел Хуан, волк сумел нанести Берену смертельную рану. Хуан убил Кархарота и погиб сам, как и было ему предсказано еще в Валиноре.

Из распоротого чрева волка извлекли Камень, и Эрхамиону пришлось исполнить свою клятву до конца - вручить его Тинголу.

Человека и верного пса положили на наспех сделаные носилки и отправились в скорбный обратный путь. Лучиэнь встретила процессию на пороге, и Берен перед смертью успел увидеть возлюбленную, хоть в мыслях уже простился с ней навеки, ибо знал, что различны пути людей и эльфов в посмертьи.

Но прекрасная и отважная Лучиэнь сказала: "Подожди меня в Чертогах Мандоса, и я приду за тобой", - и упала замертво в траву как срезаный цветок.


* * *


Дух Лучиэнь добровольно разлучился с телом и сыскал дорогу в Палаты Мертвых. Впрочем, найти сей путь труда не представляет, вот только раз шагнув по нему нельзя уже передумать и повернуть назад. И в Чертогах Мандоса Лучиэнь запела, и была в ее песне величайшая красота и величайшая скорбь, и никогда доселе не звучало в этих стенах ничего столь прекрасного.

И слушая ее, дрогнуло сердце Намо, ведь несправедливо зовут Владыку Мандоса не знающим ни жалости, ни сострадания. Не он лишает жизни эрухини, но лишь принимает в свои Палаты души, ставшие бесприютными. Не он заповедал, что должно происходить с ними после смерти тела, и не в его власти нарушать закон мироздания.

А Лучиэнь все пела и пела, и умоляла Владыку Мандоса позволить ей не разлучаться с возлюбленным в жизни ли, в смерти ли. И ответил ей Намо: "Я бы желал помочь тебе, прекраснейшая, но я не могу нарушить установленное не мною. Различны пути ваших народов - люди недолго пребывают в моих Чертогах и уходят дальше, за пределы Мира. Нет мне туда дороги, и неведомо мне, что ожидает их там, ибо никто из людей не возвращался ко мне еще раз. Ты же принадлежишь к эльфам, и должна, попав сюда, остаться здесь навечно или же вернуться в Мир еще раз. Подумай, о, прекраснейшая, ты можешь возродиться в Валиноре и вкусить все блаженство Неомраченных Земель. Если пожелаешь, мой младший брат Ирмо способен изгладить из твоей памяти всякое воспоминание о Берене как если б ты никогда не знала ни любви ни скорби. Если ты страшишься одиночества, то знай, что в Амане ты встретишь возрожденными немало тех, кого знала в Средиземье...

Но Лучиэнь отвергла предложенное и продолжила свою песню. Долго размышлял Намо, ибо сердце его исполнилось жалости, и хотел бы он выполнить просьбу Лучиэнь, но не знал, как. Потом призвал душу Берена и взглянул на нее...

И произнес Владыка: "Ты, Берен - истребивший древнее зло, державший в руках Сильмариль, окропленный кровью Финрода Фелагунда и укушенный Келегормом - уже не совсем человек. Поэтому я своей властью позволю тебе на время сойти с Пути Людей и вернуться в Средиземье. Ты, Лучиэнь - дочь майи - и тебе я тоже позволю вернуться. Но недолгой будет ваша вторая жизнь даже по людским меркам. После же ты, Берен, должен будешь уйти за пределы Мира, и я не смогу предотвратить это, но предвижу, что ты, Лучиэнь, способна будешь уйти вместе с ним, и я не смогу удержать тебя в своих Чертогах даже если захочу, а я не захочу.

Теперь же ступайте."


* * *


Майа Мелиан чувствовала все нарастающую усталость. Времена были тревожные, а поддержание Завесы, ограждающей Дориат, требовало все больше и больше сил. Порой Мелиан казалось, что к разливающейся по Миру мощи Врага с некоторых пор добавилось нечто, разъедающее Завесу изнутри. Она была уверена, что это "нечто" - Сильмариль, но... Тингол не желал ничего слышать. Он был нежен и заботлив - так же как и всегда - лаского убеждал ее, что на ней сказываются прежние несчастья и волнения. Что скоро в Дориат снова придет весна, и расцветут цветы, и запоют соловьи... Обещал лично отыскать для нее самую-самую первую земляничинку. "Что? Я это уже говорил в прошлом году? И еще раз повторю - придет весна, запоют соловьи и созреет земляника... Все будет хорошо, моя майа..." Шутил... Интересовался, что именно предлагает сделать его мудрая жена? Послать кого-нибудь отнести Сильмариль обратна в Ангбанд и тайно вставить в Железную Корону Моргота? Так больше дочек нет. Впрочем, это дело поправимое...

С Сильмарилем Тингол не расставался. Поначалу король запер его в самой отдаленной сокровищнице Менегрота объявив, что не желает видеть злосчастный Камень, но после чудесного возвращения Берена и Лючиэнь решил наконец-то хотя бы разглядеть как следует свое приобретение. С тех пор Камень переселился в личные покои короля, жаждущего наслаждаться его светом днем и ночью.Тингол хотел иметь его при себе все время, но никак не мог измыслить достойной Сильмариля оправы.

Даже когда только вернулись Лучиэнь и Берен, и весь Дориат был объят радостью и ликованием, эта радость лишь слегка коснулась Мелиан. Ее заглушало предчувствие скорой - совсем скорой по сравнению с прожитыми тысячелетиями - вечной разлуки... Ожидание неотвратимого несчастья было ужасно. И еще страшнее предвиденье - ее мужу, любимому мужу, ради которого она некогда отринула могущество стихии и блаженство Валинора и облеклась в плоть - тоже грозит смертельная опасность. Но откуда? Этого она увидеть, как ни старалась, не могла. Бесплодные попытки предугадать отнимали еще часть ее и без того слабеющих сил. Собственная беспомощность приводила ее в отчаянье...

"О, вечноюная Вана! Неужели именно это чувствуют смертные - как медленно, но неотвратимо уходят силы, и то, что было легко вчера, сегодня кажется трудным, а завтра невозможным... И в сердце поселяется тупая боль от знания, что нечто важное для тебя ты не сможешь сделать лишь потому, что не успеешь... Что смерть скоро и неизбежно заберет того, кто тебе тебе дорог, или наоборот - отнимет тебя у тех, кому дорог ты... Мудрее или беспечнее нас они - отваживающиеся жить и любить, не задумываясь о смерти, всегда стоящей рядом..."


И, несмотря на то, что многочисленные невзгоды бурных времен пока обходили Дориат стороной, тихий голос предвиденья, шепчущий о грядущей погибели, становился все настойчивей. Но, предвещая беду, рисуя в ночных видениях картины разрушения и смерти, он не мог сказать главного - когда? и кто?

Видения были ярки и красочны - алая кровь на белом мраморе полов, багряное пламя, пожирающее ковры и гобелены - и преграждающее путь на волю оказавшимся в дальних чертогах - но ни разу Мелиан даже смутно не увидела разоривших - то есть разорящих - Менегрот... И вновь мучительные размышления - кто? когда? и можно ли это предотвратить?

Сыновья Феанора присылали письма, в которых вежливо, но настойчиво предъявляли права на Сильмариль. Мелиан просила - отдай - но Тингол отказался. Королева ждала беды - но дело окончилось лишь обменом дипломатическими посланиями со все нарастающей холодностью...

Отгремела Битва Бессчетных слез - король Дориата и сам в ней не участвовал, и своим подданым запретил. И, хотя они горько оплакали поражение и гибель сородичей, но все же непосредственно Хранимого Королевства несчастье не коснулось...

Глаурунг, Золотой Дракон, разрушил Нарготронд, и беженцы принесли в Дориат свою боль и слезы, но опять же - это была чужая беда, пусть и близко подошедшая к родному порогу...

Берен и Лучиэнь тихо и мирно жили на маленьком островке Тол Гален - воспитывали сына. Лесные эльфы время от времени приносили в Менегрот весточки от них...


Вроде бы и вправду все в Дориате было хорошо - настолько, насколько может быть хорошо в Средиземье, вдали от Блаженного Амана... Однако иногда Мелиан задумывалась, а действительно ли это так? Конечно, ее грусть и усталость накладывали свой отпечаток, рисуя многое в мрачном свете, но... Не страдает ли этим не только она, но и другие обитатели Менегрота?

В самом деле, Маблунг и Белег - мудрые советчики и вернейшие друзья, да и не только они - как будто старательно избегают надолго оставаться во дворце. Конечно, вемена неспокойные, и присутствие могучих и опытных воинов на рубежах страны (а не где-то еще) естественно...

А во дворце порой тревожно и вспыхивают беспричинные ссоры... Правда, обычно уже на следующий день помирившиеся друзья недоумевают, с чего бы то они вчера разгорячились. Однако не все инциденты затухали бесследно и иногда последствия были самыми печальными... Вот, например, однажды Саэрос, всегда старавшийся подчеркнуть свое изящество и утонченность и так гордившийся своим изысканным остроумием... И вдруг публично отпускает шуточку, по своей грубости сравнимую лишь с ее же глупостью. На такое не стал бы обижаться и пятилетний малыш, поняв, что собеседник не в себе... Однако ж приемный сын короля - юный годами, но уже опытный, а значит умеющий сдерживать свои порывы воин - швыряет в обидчика тяжелый кубок с вином. А на следующий день пострадавший (не кубок, хотя он и пострадал в этой истории больше всех, смявшись при ударе о колонну), который всегда выражал презрение к насилию, считая себя выше применения грубой силы, пытается подкараулить юношу с мечом в руке и оступается на острых и скользких камнях. Юноша же невесть почему возомнил, что его ждет суровая кара за преднамеренное убийство, и переубедить его не удалось...

И началась цепь несчастий, но все они происходили уже за пределами Дориата, а в Хранимое Королевство с опозданием долетали лишь отголоски вестей. Но однажды в Менегроте появился высокий одетый в черное старик, и в руках его было Ожерелье Гномов.


* * *


Мелиан задумчиво улыбнулась, вспоминая, как увидела Наугламир впервые - Финрод тогда заехал в Менегрот погостить после долгого-долгого перерыва. Бывшая некогда майей из свиты Ваны обычно оставалась равнодушной к творениям ювелиров, казавшимися ей лишь бледным и грубым подражанием совершенству живых созданий, но увидев это - запоздалые цветы, запутавшиеся во взволнованной шаловливым ветерком траве, уже вызолоченной солнцем - разноцветные звезды незнакомых созвездий, проглядывающие сквозь высеребренные Луной скользящие ленты облаков - горсть спелых ягод, невесть как очутившаяся под вьющимися струями речного переката среди быстрых золотистых рыбешек - не удержалась и попросила посмотреть поближе.

Она тогда чуть не выронила казавшееся со стороны невесомым ожерелье и с запозданием вспомнила о тяжести золота. Внук успел подхватить его в воздухе, и, поставив перед смутившейся Мелиан гладко отполированое серебряное блюдо, сам застегнул Наугламир на ее шее. Теперь его тяжесть совсем не ощущалась, а из импровизированного зеркала смотрела изумленная, но куда более царственная королева... Все же на предложение принять в дар наконец-то пришедшееся ей по вкусу украшение Мелиан отшутилась - мол твоей бабушке уже поздновато начинать носить драгоценности - и почувствовала легкий - совсем легкий - вздох облегчения.

Возвращая хозяину еще хранящее его тепло ожерелье Мелиан заметила - хотя эльфы практически совсем не загорают ни на солнце, ни от жаркого огня кузницы - на шее Финрода чуть более белую полоску, пересекающую почти незаметный маленький шрамик.

- Ты что, вообще его не снимаешь?

- Вообще, даже когда сплю.

- А это откуда? Я раньше не замечала...

- Это давно... В общем, незачем чужие кубки хватать...

Прикрыв глаза Мелиан увидела теплое свечение, окутывающее ожерелье, и это был не просто след обычной магии, используемой кузнецами и ювелирами при столь тонкой работе. Исходило ли оно от бесчисленных камней, созданных еще в Валиноре и хранящих в себе память о годах мира и счастья - или гномы, трудясь над даром тому, кого уважали как великого мастера и любили как друга, постарались вложить в свое творение самые добрые пожелания - а может, вера Финрода в силу подарка и придавала ему эту силу - это было неважно. Главное - Наугламир действительно мог защитить владельца, не от всего, конечно, но от многого.

Зачем это Финрод расстался с ним?! До этого дня она была уверена, что, уходя в свой последний поход, внук взял свой любимый оберег с собой. Наверное, рассудил, что такую вещь не скроешь никаким заклинанием, а по ней сразу признают короля Финрода Фелагунда...

Голос Тингола прервал поток воспоминаний. Мелиан взглянула в его сторону - Наугламир сверкал и переливался в руках короля.

- Как он прекрасен! Воистину, это величайшее из творений гномов, и немногое из созданного руками эльдар может превзойти его! Но я знаю, как сделать его еще прекрасней и совершенней! Я прикажу вставить в него Сильмариль!

Мелиан хотела возразить - перед ее глазами встало смеющееся лицо Финрода - самого любимого из ее внуков. Он погиб в страшной темнице, город, построенный им, лежит в руинах, а теперь хотят переделать и его любимую вещь...

Но слова замерли в горле невысказанными. В конце-концов, память останется памятью и не истает вовеки... А вдруг сила Наугламира сможет обуздать жестокий свет Сильмариля?...


* * *


Лучшие мастера из гномов Ногрода трудились над Наугламиром, пересоздавая его заново, дабы вплести в него Сильмариль. Не увлекавшийся ранее искусством обращения с металлами Тингол теперь целыми днями просиживал в мастерской, наблюдая за их работой. Однажды, когда их труд уже близился к завершению, туда заглянула даже Мелиан и ушла успокоенная - ощущаемое ей влияние Сильмариля стало намного слабее даже вблизи. Но дело свое Камень уже сделал, и Наугламир не смог или не пожелал оградить от беды того, чья воля погубила прежнего хозяина Ожерелья Гномов...


* * *


Уже который час Мелиан сидела неподвижно. Со стороны казалось, что она не может отвести глаз от лица умершего мужа, но хотя ее прекрасные - даже пролитые горькие слезы не обезобразили их - очи были широко раскрыты, она не замечала ничего вокруг себя. Когда ее подвели к к погребальному ложу, ей достаточно было единого взгляда... Ноги ее подкосились, и королева опустилась на пододвинутое кем-то сиденье, да так и осталась в той же позе.

Оружие гномов не коснулось лица короля, а гнев и ярость последнего боя ушли, не оставив следов, бесследно разгладились и чуть заметныеморщинки у уголков глаз и на лбу - от привычки щуриться и морщить лоб, размышляя. Лицо Тингола стало совсем юным и наивным, как в дни их первой встречи на заре Мира, и на нем теперь уже навеки застыло удивленное выражение "ну как же так могло случиться". Страшные раны были скрыты под новой одеждой, и король казался мирно спящим. Иллюзию довершал проникший даже в эти - глубочайшие - покои Менегрота сквознячок, легонько шевеливший пряди пепельно-серебристых волос Элу Серебряная Мантия и маленькие складочки серебристого плаща на груди - как в такт дыханию.

Можно было, конечно, встать и поплотнее затворить двери, но Мелиан была не в силах подняться. Она чувствовала шопот, тихие осторожные шаги за дверью, однако никто не решался потревожить ее. Краем сознания Мелиан понимала, что осталось единовластной королевой, а значит, все ждут ее приказаний, и положение дел такого, что эти приказания нужны немедленно... Но эти мысли казались такими странными и отдаленными. "Принимать решения... Приказывать... Все равно, она уже не может и шевельнуться..." Мелиан ощущала себя непритворенной дверью, через которую проносится ветер, и уносит с собой все. Плоть ее, хоть и прослужившая ей многие столетия, тоже была созданием ее могущества. Теперь сила покидала Мелиан, и тело ее становилось подобным одежде, из которой выдергивают нити швов... Поток ее силы, уходящий из Хранимых Лесов, из Приграничной Завесы, из струй реки Эсгалдуин, вливался в нее, но, не задерживаясь, уносился дальше. Много часов она сидит неподвижно, не способная ни шевельнуть рукой, ни вымолвить слово... Скоро, совсем скоро, она не сможет дышать... Перед глазами клубился серый туман, сквозь который проглядывала тоненькая светящаяся полоска... Путь Мертвых?

Когда синдар все же решились войти в комнату, их глазам предстало тело Тингола на погребальном ложе, пустое сиденье и бесформенная куча тряпок - одежда майи Мелиан.


* * *


Целый день, впрочем, как и накануне, она придумывала для себя важные и неотложные дела, которые необходимо выполнить именно сегодня, но все они были таковы, что, занимаясь ими, она видела тропинку к дому. Ей очень хотелось затворить дверь и, подколов, чтобы не мешал, подол длинного платья, побежать к маленькой укромной бухточке, куда обычно приставали лодки прибывающих на Тол Гален, но она, в очередной раз взглянув на тропинку, продолжала начатое дело. Вдруг на этот раз тот, кого она так ждет, выберется на берег с другой стороны острова, и что он подумает, найдя пустой дом?

Она тряхнула головой, отводя непослушную прядку, и замерла. Из-за поворота тропинки показалась приближающаяся фигура. Секунду она вглядывалась - было далеко, но можно было разобрать, что движется путник ровно и уверенно, а значит - не страдает от ран. Старательно вышиваемая рубашка полетела в сторону, и Лучиэнь бросилась навстречу возвращающемуся мужу.

Все новости, кроме главной - Диор тоже вышел из битвы целым и невредимым и поспешил обрадовать сим жену и детей - решено было оставить на потом - когда Берен умоется с дороги, поест и отдохнет...


- Твой совет - обратиться за помощью к онодримам - нам очень помог. Без них мы бы не справились. Но Пастыри Дерев просили передать тебе, что впервые они вмешались в битву, когда враг не угрожал непосредственно им и их лесам, и сделали это из любви к тебе, прекраснейшая дева лесов, и ради памяти о твоей мудрой матери. И если они когда-нибудь еще согласятся выслушать призыв к битве, то не иначе, как от нашего с тобой потомка, сколь бы отдаленным это родство не было...

Стемнело, и Лучиэнь протянула руку к светильнику.

- Погоди.

Берен встал, пошуршал оставленным у двери походным плащом и вернулся к столу, на ходу разворачивая ткань небольшого свертка. Яркий свет озарил комнату, и разноцветные блики побежали по стенам. Сильмариль сиял, и его сияние отражали бесчисленные самоцветы Наугламира. Берен положил ожерелье на стол и развел руками в извиняющемся жесте.

- Прости, любимая... Я не знал, что делать... с этим... Умирая, царь гномов проклял все сокровища, унесенные его народом из Менегрота. Не знаю, имеет ли это проклятье какую-нибудь силу, но в нашем мире от золота и без него больше бед, чем пользы. Мы побросали все сокровища в самый глубокий омут Аскара, все кроме Наугламира. Я хотел, но не решился - ведь волны иногда отказываются принять дар и рано или поздно выносят его на берег...

- Ты поступил правильно. Пусть пока побудет у нас, а там... Нам не долго осталось жить в этом мире, может быть нам удасться забрать Камень с собой...

- Люди говорят тем, кого обуяла жадность, что на тот свет ничего с собой не возьмешь...

- Но ведь в могилы воинам кладут их оружие,а женщин обряжают в их лучшие драгоценности. Если я сейчас одену Наугламир и буду его носить...

- А, ты в этом смысле... Носи, если нравится... Но, любимая, не хочу тебя расстраивать, однако случается, что могилы грабят.

- Может быть, мы сумеем придумать что-нибудь еще... Ну как? Мне идет?

- Тебе все идет, мой соловей!..

- Но я стала красивей?

- Нет! Погоди, не обижайся... Ты так прекрасна, что большее уже невозможно, и никакое украшение уже не в силах сделать тебя еще прекрасней!

- А-а-а...


* * *


- М-м-м, как вкусно!

- Муж мой, что ты делаешь?!

Завтракаю. Просто изумительно? Протянул из кровати руку - и свежий горячий хлеб...

- Ага. И свежие крошки в постели... Да, в большом доме у тебя бы так не получилось.

- Кстати, о больших домах. Любимая, ты не хотела бы вернуться в Менегрот?

- Нет... А что?

- Я так и подумал. Королевство осталось без короля... Синдар звали нас - я отказался.

- И что будет теперь?..

- Диор станет повелителем Дориата. Его уже успели прозвать Элухилем...

- А он собирался нас навестить? Я уже почти довышила рубашку ему в подарок... Сейчас покажу... Куда же я ее задевала? Я же точно помню, что вышивала вчера на крылечке, пока ждала тебя...


- Соловушка, ты имела в виду это?

Лучиэнь обернулась. Подозрительного вида мокрая и рваная тряпка, которую держал в руке Берен, была заправлена в пяльца. Рот Лучиэнь беспомощно округлился.

- Милая, я пытался быть поаккуратней... Понимаешь, ты забросила это в отменно колючий куст шиповника... А ночью были ветер и дождь... к тому же, судя по следам, сводный отряд белок и зайцев пытался выяснить, что это такое...

- А я так старалась...

- Ну, не плачь, любимая... Знаешь, чтобы в Менегроте сгова можно было жить, сначала придется многое починить, и еще больше вымыть и вычистить...

- Ну и что? - в глазах Лучиэнь стояли слезы.

- У Диора будет воистину королевская половая тряпка с изумительнейшей вышивкой...

- Если бы это была твоя работа, ты бы так не шутил - ее голос был сердит, но уголки губ неудержимо поползли вверх.

- Хорошо, ненаглядная. Ради тебя я готов на любой подвиг. Хочешь, я вышью тебе платье?.. А ты будешь его носить. Будешь-будешь! В особенности при гостях...


* * *


Сыновья Феанора вскоре прознали, что Сильмариль отныне сияет на Тол Гален, но понимали они и то, что, посмей они замыслить злое против Лучиэнь - быть им навеки всеми презираемыми и отверженными изгоями. Мысль же, что, попроси они, Берен и Лучиэнь добровольно согласятся отдать Камень, добытый их великой отвагой ценой страданий и лишений, даже не пришла никому из высокородных принцев в голову.


* * *


- Почему вода такая мокрая?

- Ты о чем, любимый? - сонно пробормотала Лучиэнь, приоткрывая один глаз, и тут же зажмурилась снова - солнечный зайчик заплясал на ее лице.

- Всю ночь шел дождь. А сейчас все капельки воды на траве и листьях сверкают подобно звездам... И радуга! Я никогда не видел такой яркой! Одевайся скорее - на улице мокро и холодно - и будем любоваться вместе!

- Мои племянники говорили, что радуга - это дорога Валар...

- Твои кто?..

- Финрод, и Галадриэль, и другие дети Финарфина - они же внуки папиного брата... Ну вот, я и одета.

- А когда я был маленьким, мне мама рассказывала, что на конце радуги - горшок с золотом. - Берен распахнул дверь. - Не может быть!!!

Радуга уже не изгибалась высоко в небе, уходя за горизонт, она начиналась прямо за порогом. Несколько мгновений они, взявшись за руки, изумленно смотрели на невиданное зрелище. Первым заговорил Берен.

- Это значит, что под нашим порогом зарыт клад? - он постарался, чтобы голос прозвучал весело.

- Нет - тихо и серьезно сказала Лучиэнь - это значит, что мы умерли.

- Но мы же разговариваем... И дышим...

- Неважно. Нам больше не место в этом мире. Нас же предупреждали, что наша жизнь в Средиземье будет коротка... Мы должны идти. Прямо сейчас.

Берен покрепче сжал ее руку, и они шагнули. Послышался негромкий щелчок, и что-то прошуршало по мокрой траве, однако Берен и Лучиэнь не обратили на это внимания. Идти по радуге было легко и удобно, но через несколько сот шагов она кончилась.

- Где мы? Это... Палаты Мертвых?

Берен оглянулся вокруг.

- Не знаю. В тот раз было совсем по-другому. А здесь красиво...

- Да!.. А что дальше? Здесь много-много светящихся дверей в пустоте...

- Давай закроем глаза и шагнем наугад.

Берен и Лучиэнь изумленно озирались по сторонам. Они стояли на прихотливо изогнувшемся над лениво текущей рекой мостике. Незнакомое солнце уходило за край бледного неба. По обе стороны реки раскинулся город.

- А теперь? Это и был Путь Людей? Сюда попадают все умершие люди?

- Ну... Мы по-прежнему не очень-то похожи на мертвых.

Они стояли и смотрели. Мимо проходили люди? эльфы? в непривычных глазу одеяниях. Высокий синеглазый юноша замедлил шаги, а затем и вовсе остановился у резных перил рядом с ними.

- Извините меня, пожалуйста, - заговорил подошедший - что я, не будучи знаком, позволяю себе... но предмет вашей беседы настолько интересен... Я проходил мимо, и случайно услышанные слова о Путях Мертвых чрезвычайно заинтересовали меня. По вашему облику я могу заключить, что вы - чужеземцы, и совсем недавно прибыли в столицу Соединенного Королевства. Я знаю неподалеку маленькое кафе, где подают изумительную камру... О, простите, я забыл представиться, меня зовут Нанка Ек. Позвольте же узнать ваши замечательные имена...

Идя вслед за новым знакомым по улице, выложенной маленькими разноцветными камешками, Лучиэнь увидела свое отражение в стекле одного из домов и негромко вскрикнула.

- Берен, помнишь шорох, когда мы уходили? Это расстегнулся и упал Наугламир.


Пока все...

2509 год III эпохи

Элронд стоял у окна, рассеянно слушая удобно устроившегося в кресле Эрестора - мимохожий странник принес вести о бьорнингах, в Бруинен видели преогромнейшую щуку... Ничего важного, требующего немедленного внимания. За окном - мягкая зеленая трава... Откуда этот нарастающий гул в ушах? Вот уже можно различить испуганное ржание лошадей, крики, лязг металла о металл и хищный посвист стрел... От внезапно нахлынувшей боли потемнело в глазах.

Услышав странный шум, Эрестор повернул голову и увидел, как Элронд медленно опускается на колени - правая рука бессильно повисла, пальцы левой судорожно пытаются схватиться за воздух. Так падают пораженные в грудь... Эрестор вылетел из кресла, одним прыжком преодолев расстояние до окна, и успел подхватить своего лорда. Дотянулся до полотняной скатерти со стола - сначала попытаться остановить кровь, а потом уже можно отвлечься - звать целителей и оплошавшую стражу, позволившую проникнуть в Дом Элронда убийце.

Треск разрываемой скатерти едва не заглушил тихий шопот:

- Не надо.

- Тише, мой лорд! Тебе нельзя говорить...

- Не надо никого звать... И пожалей скатерть - побелевшие губы попытались изобразить улыбку.

Только тут Эрестор понял, что тонкая рубашка Элронда по прежнему белоснежна - на ней не распускается кровавый цветок и из-под правой ключицы не вырастает стеблем древко стрелы. Однако лицо лорда соперничало белизной с рубашкой.

- Принеси... воды - Владыка Ривенделла с трудом переводил дыхание - там... - он показал глазами в сторону двери - есть... Голубая бутыль... на столе...

За соседней дверью был элрондов кабинет. Пустая чаша нашлась сразу, правда, затейливой формы бутыль из толстого украшенного серебряной росписью стекла была, на взгляд Эрестора, скорее зеленая...

Вернувшись, Эрестор бережно приподнял голову лорда и осторожно поднес чашу к его губам. Сделав жадный глоток, Элронд надолго закашлялся, потом с трудом сел, взял из рук своего советника чашу и отпил еще. Краски жизни медленно возвращались на его лицо.

- Спасибо. А теперь, пожалуйста, оставь меня одного... Мне нужно подумать...

Эрестор неуверенно поднялся с колен.

- Мой лорд, вы уверены...

- Да. - Элронд уже стоял, правда опираясь на стол. - Не тревожься за меня.

- Но... Вы еще так бледны...

- На себя посмотри. На, допей и успокойся.

Эдрахил послушно взял недопитую чашу, мысленно пожал плечами - "что я - нежная дева - нервы водой лечить" и отхлебнул.

- Что это было? - выдохнул он обожженным ртом, вытирая хлынувшие из глаз слезы.

- Спирт. Чистый неразбавленный спирт для настоек. Я же сказал - голубая бутыль. В следующий раз будь внимательней, о мой мудрый советник, хотя на сей раз твоя ошибка оказалась очень кстати... А теперь, прошу тебя, уйди... И передай всем, чтобы меня не беспокоили.

Идя по коридору, Эрестор думал о том, что однажды он уже видел нечто подобное - очень, очень давно, больше пяти с половиной тысячелетий назад. Тогда Элронд пробыл без сознания не один час и еще несколько дней не вставал с постели... Только спустя много лет советник связал полузабытый эпизод с пришедшими гораздо позднее вестями - то был день смерти короля Нуменора Тар-Миньятура, звавшегося некогда Элросом Эльфинитом.


* * *


Проследив взглядом за захлопнувшейся дверью, Элронд тяжело опустился в кресло. Боль не исчезла, но отступила вовне, оставив в груди тупую занозу, уже не мешающую думать, двигаться и действовать. Чужая боль... Его дети привыкли и не удивлялись, что отец всегда знал, когда малышами они разбивали носы или коленки, когда сыновья, став взрослыми, возвращались в Ривенделл из странствий с, по счастью, легкими ранами, или Арвен, вышивая, загоняла себе иголку под ноготь... Келебриань тоже в свое время восприняла как должное, что ушедший было с утра пораньше на охоту муж вернулся с полдороги, а она еще и понять не успела, что причина ее странного самочувствия - начинающиеся роды... Келебриань... Это ее боль, это с ней случилась беда...

Рана в груди тяжела сама по себе, но к боли примешивается еще и отзвук странного жара... Яд! Элронд закрыл глаза и сжал виски руками, сосредотачиваясь. Похоже, отравленное оружие изначально готовилось для человека - смертного малейшая царапинка убила бы за считанные минуты. Впрочем эльфа тоже, но заставив мучиться много долгих часов...

Владыка Ривенделла теперь знал и где это произошло... Далеко. Слишком далеко. Даже если немедленно оседлать быстрейшего из имеющихся на конюшне коней, опоздание неизбежно. Сыновья скитаются неизвестно где, может быть, они там, рядом и успеют помочь. Может быть...

Войско Ривенделла сейчас не так многочисленно, многие из воинов в отлучке, он не должен, не имеет права посылать отряд против неизвестных сил неведомого врага, оставляя Дом беззащитным... Отряд, который наверняка опоздает...

Сборы были недолги... В таких случаях хорошо слыть Мудрым - никто не перечит и не пристает с вопросами и советами... Боль была для Элронда сигнальным маяком. Он мог не тратить время на поиски троп, на утомительное распутывание старых следов... Но вскоре ему стало ясно, что, пробираясь по прямой, он, конный, продвигается едва ли не медленнее пешего. А время идет... Почему-то вспомнилось детство - отрывки случайно услышанных слов матери, странные распросы Маглора...

Громко заржал перепуганный конь, а по лесному бурелому понесся вперед огромный лохматый зверь...


* * *


Келебриань смутно сознавала, что ее куда-то тащат. Она едва успела вскрикнуть, когда на их ничего не подозревающий отряд обрушилась из засады орда орков. Дорога считалась безопасной, и на дочери Галадриэль, совсем не схожей нравом со своей решительной матерью, не было даже наилегчайшего из доспехов. Немногочисленные воины из свиты пытались прикрыть ее собой, дать возможность бежать, но силы были слишком неравны...

Она невольно обернулась, услышав предсмертный крик, и широкий кинжал вонзился ей под правую ключицу... Кажется, кто-то из свиты попытался поднять ее в седло, но рухнул под ударом орочьего топора.

Крови было не так и много, но от раны по телу разливался вязкий, сковывающий движения жар. Голова кружилась, и грубые голоса орков то пропадали, то снова слышались из окружившего ее липкого серого тумана. Вроде бы они обсуждали, попытаться получить от какого-то Повелителя награду за явно высокородную пленницу или позабавиться с ней прямо сейчас, пока не умерла... "Кто же эта несчастная? Ах да, это же я..." Орки остановились на привал, продолжая спорить. Привязали ее к дереву. "Зачем? Как будто я могу убежать..." Кто-то облил ее ледяной водой из ближайшего ручья. Келебриань лишь слабо застонала.

Самый здоровенный из орков двинулся к пленнице. Из серого тумана выплыла ощерившаяся в злобной усмешке физиономия и лезвие кривого ножа...

Крик. Захлебнувшийся крик орка-часового и низкое грозное рычание. Орочья морда с ножом опрокинулась обратно в серый туман, и вместо нее на миг появилась оскаленная пасть зверя, уже перемазанная черной кровью и горящие зеленым огнем глаза с вертикальными зрачками.

Келебриань собрала остатки сил, но их не хватило даже на то, чтобы зажмуриться. Окутывающий ее туман немилосердно рассеялся, и она с ужасом смотрела, как орки с визгом метались по поляне, спасаясь от огромного лохматого зверя, в панике забыв про оружие...


* * *


Элладан, ехавший впереди отряда, остановил коня и поднял руку в предостерегающем жесте. Его чуткий слух уловил неуместный в этих диких краях звук. Кто-то пробирался по лесу, отчаянно при этом рыдая нежным женским голосочком. Повинуясь предводителю, несколько воинов спешились и осторожно отправились навстречу таинственной незнакомке. Вернулись они быстро, и сыновья Элронда побледнели, узнав в растрепанной, покрытой синяками и ссадинами, видневшимися сквозь прорехи в одежде, девушке любимую компаньонку своей матери.

Рассказ девушки был недолог. Она оказалась удачливей своей леди. Лошадь под ней была ранена и, обезумевшая, помчалась, не разбирая дороги, унося скованную страхом, но успевшую изо всех сил вцепиться в седло всадницу в глубину леса. Сумашедшая скачка продолжалась пока несчастное животное не упало замертво. Девушка же плохо представляла себе, где находится и в какой стороне можно сыскать помощь, но брести наугад было не так страшно, как оставаться на месте рядом с дохлой лошадью, которая наверняка привлечет внимание хищников...

Через несколько минут, прикинув кратчайшую дорогу, отряд мчался к месту трагедии, и в сердцах всех теплилась слабая надежда, что их запоздалое появление спасет хоть кого-то.

Надежда уступила место отчаянью при первом же взгляде на место битвы. Орки - победители потрудились добить раненных и обобрать тела. Еле сдерживая слезы, воины пытались обнаружить в ком-нибудь из павших хоть искорку жизни, но тщетно... Элрохир тихо подошел к брату и положил руку ему на плечо:

- Мамы здесь нет.

Земля была истоптана и залита кровью, но в некотором удалении нашлись следы тех, кто смог вырваться из гибельной ловушки - несколько лошадей, потерявших наездников, уже спасенная ими девушка, другой всаднице не повезло - орочий дротик настиг ее, еще одно бездыханное тело, мертвая лошадь... Откуда-то снизу послышался слабый стон. В густых колючих кустах притаилась глубокая расселина, оказавшаяся спасительной для еще одной спутницы Келебриань. Жестоко исцарапанная и покрытая ушибами девушка, упавшая туда, не смогла выбраться самостоятельно. Орки искали ее, но им пришлось удовольствоваться лишь изукрашенной сбруей, и, ругаясь, удалиться. Боявшаяся шевельнуться дева сумела разобрать, что им надо торопиться, чтобы доставить Повелителю захваченную в плен высокородную эльфийку...

Оставив нескольких воинов позаботиться о телах павших, отряд поспешил вдогонку оркам, благо найти их следы не составляло труда.

Крики и визг орков были слышны издалека.. На шум битвы непохоже... Воины переглянулись. "Развлекаются?" - упавшим голосом произнес кто-то. Все знали, как забавляются орки с пленными.

- Скорее!

Выбежавшие из-за деревьев прямо на них твари полегли под градом стрел. Оружия у большей части из них не было вообще.

- Может, они меж собой передрались?

Шум стихал.

Взорам эльфов открылась пустая поляна. Свет угасающего костра выхватывал из сгустившихся сумерек стянутую веревками фигуру женщины в изодраном и залитом кровью платье.

- Мама!

Сыновья бросились к Келебриань.

Орки на поляне все же были - мертвые. Похоже, и впрямь передрались...


* * *


Великие Валар! Как же трудно заставить тело вспомнить привычный облик, когда глаза еще горят азартом боя, в ушах звучат предсмертные вопли поверженных тобою врагов, а, облизнув губы, можно снова ощутить восхитительный, пьянящий вкус их крови!

Холод, подобный порыву ледяного ветра в горах, ожег лапу, нет, уже руку, замораживая и унося прочь жар хищных помыслов зверя. Сапфировое сияние, вспыхнув, медленно угасало. Творение Келембримора могло не только управлять ветрами...

Нашарив в траве сверток, Элронд обулся, пошатываясь поднялся на ноги и запахнулся в длинный плащ. Выглядевший так, будто его долго и усердно несли в весьма зубастой и слюнявой пасти напролом через чащу, плащ все же успешно скрывал отсутствие иной одежды, а заботливо завернутые в него целительные снадобья не пострадали от путешествия...


* * *


Как ни странно, внезапное появление лорда посреди дикого леса в наглухо запахнутом потрепаном плаще, без коня и оружия, но со спасительным для раненной противоядием и прочими целебными мазями, отварами и настойками было воспринято всеми как должное. Обрадовались, но не изумились и не стали расспрашивать. Уважение обитателей Ривенделла к своему лорду и их вера в его могущество и мудрость были столь велики, что его появление в нужном месте в нужное время было в их глазах событием вполне естественным.

Уже потом, на обратном пути, когда Келебриань мирно спала на носилках, и было уже ясно, что, хотя для окончательного выздоровления ей понадобится еще немало времени, жизнь ее вне опасности, Элладан с Элрохиром, смущенно признавшись, что хотя оба они не понаслышке знакомы с искуством врачевания ран, но на сей раз они всерьез опасались, что всех их сил, знаний и умений окажется недостаточно не только для полного излечения матери, но и для того, чтобы сохранить дыхание в ее теле на время пути до Дома, поинтересовались, как отец добрался сюда так быстро. Впрочем, Элронд, не успевший как следует обдумать, что он будет отвечать на подобные расспросы, еще не начал говорить, как неплохое решение объявилось само. Элрохир продолжил: "Мама шептала о каком-то жутком чудовище. Мы было подумали, что она бредит, но судя по всему там действительно побывала некая хищная тварь. Похоже,она взбесилась и набросилась на своих же соратников-орков, ведь создания Врага нередко ссорятся меж собой. По следам видно, что она сбежала в ту сторону, откуда появился ты... Папа, ты с ней повстречался? Это она оставила тебя без коня и оружия? Но, раз ты сам цел и невредим, значит, чудовища больше нет, и нам не грозит его нападение?

И Элронд, ничуть не кривя душой, ответил, что их отряду действительно не угрожает нападение этого зверя.


* * *


Серебряная расческа плавно скользила по волнам длинных, почти неотличимых от нее по цвету волос. Из-под их сверкающего водопада выглядывали только бледная хрупкая кисть, крепко сжимавшая расческу и, там где шелковистые пряди встречались с шелковыми складками покрывала, узкая ступня уютно подвернутой под себя ноги. Впрочем, иногда из мягких серебристых волн выныривала вторая рука, пододвигала поближе очередной из разложенных по всей кровати рисунков и скрывалась обратно.

Элронд, с умилением наблюдавший за сей мирной картиной, стойко противился искушению протянуть руку и пощекотать неукрытую пятку жены, а заодно и поинтересоваться, как она ухитряется хоть что-то видеть. Наконец-то болезнь Келебриань начала отступать. Ее тело, как и тело любого из эльфов, исцелилось очень быстро; и теперь тоненькая, едва заметная розовая полоска напоминала о зажившей ране, но воспоминания о пережитом ужасе сглаживались гораздо медленнее, чем следы на коже. Румянец упорно отказывался возвращаться на ее осунувшееся лицо, а кольца, носимые ею прежде, соскальзывали с исхудавших пальцев. Одна из девушек, помогая своей леди одеться, с легкостью застегнула браслет на ее плече - и выбежала из комнаты, вытирая навернувшиеся на глаза слезы - витая серебряная лента раньше облекала запястье госпожи. Сама же Келебриань не плакала, во всяком случае никто не заставал ее в слезах, не жаловалась, не капризничала и ничего не просила... Прежние увлечения и занятия были ей позабыты. Леди благодарила тихим голосом всех пытавшихся ее развлечь, но даже не пыталась улыбаться. Она не искала уединения, но и за общим столом, и в Каминном Зале Келебриань сидела не подымая глаз и не произнося ни слова, если не обращались непосредственно к ней. При малейшем постороннем звуке ее длинные ресницы вспугнутыми мотыльками взлетали вверх, а хрупкие плечи судорожно вздрагивали. Вечерами в Доме Элронда отныне горел свет в каждой комнате, а охотники и следопыты Ривенделла, привыкшие двигаться бесшумно, украсили свои домашние наряды маленькими колокольчиками. Ночами же - а теперь они, как и много столетий назад спали в одной постели - Элронд просыпался от жалобных стонов мечусейся во сне жены. В его объятьях она согревалась и успокаивалась, а наутро не помнила (или делала вид, что не помнила) о ночных кошмарах...

Так продолжалось много дней, складывающихся в недели и месяцы. Но время и забота и внимание окружающих постепенно делали свое дело, и Келебриань начала оттаивать. На бледных щеках стали появляться чуть заметные ямочки - предвестники улыбки, а накануне она, неожиданно оторвав взгляд от узоров обеденной скатерти, задумчиво произнесла, что, пожалуй, ей пора начать вышивать новую. Уже на следующий день обрадованные обитатели Ривенделла завалили свою леди рисунками...

В тишине послышался негромкий шорох и расческа встревоженно замерла, а дрогнувший поток волос укрыл собой и последние видимые части тела. Пушистая ночная бабочка, виновница переполоха, покружилась по комнате и села, выбрав для этого показавшийся из-под серебристой пелены кончик носа. Послышался негромкий, как шопот ручейка, смех, и тонкие белые руки откинули закрывающие лицо пряди, не спугнув при этом гостью, но тут по окну зашуршала еще одна мохнатая летунья, и смех испуганно стих.

Владыка Ривенделла подсел к жене и нежно обнял ее за плечи.

- Не надо бояться, милая. Ты дома, со мной... Здесь тебе ничто не угрожает... Ни один орк сюда не доберется...

- Я не боюсь орков - прошептала Келебриань и, помолчав, неуверенно продолжила - Я... Я боюсь не орков.

Элронд хотел было переспросить, но она заговорила сама:

- Я боюсь растерзавшего их зверя. Я знаю, мне никто не поверил - даже мальчики - голос Келебриань дрожал от волнения, и она, сама того не замечая, говорила все быстрее и громче. - Они успокаивали меня, убеждали, что это был бред, галлюцинация, что я видела просто большого волка, а орки перессорились между собой...Но это неправда! Я помню... Огромный зверь метался по поляне, а орки с визгом разбегались от него, как сухие листья, несомые ураганом! А потом... потом чудовище посмотрело на меня... Его шерсть стояла дыбом от ярости, а оскаленная морда была перемазана орочьей кровью, но глаза... Клянусь тебе, это были глаза разумного существа! И в них я прочла - я пришел за тобой! Ты - моя! Оно шагнуло ко мне - тут голос Келебриань опять упал до шопота - но вруг развернулось и исчезло в кустах... Наверное, почуяло приближающийся отряд... Я боюсь... Я чувствую, что этот зверь жив... Что он помнит обо мне...Я боюсь... Я боюсь его...

- Успокойся, успокойся... Я здесь... Я с тобой...

Она все крепче прижималась к мужу, ища защиты, и Элронд машинально гладил ее серебристые волосы.

"Сказать ей сейчас? Подождать и выбрать более удобный момент? Молчать всю оставшуюся вечность?"

Но тут потревоженное их движением покрывало медленно заскользило на пол, увлекая за собой жалобно зашелестевшие листы. Уже немного пришедшая в себя Келебриань потянулась было воспрепятствовать этому, но неловким движением зацепила стоявший рядом столик, с которого, звеня, посыпались украшения, многочисленные флакончики и шкатулочки, а вместе с ними и неубранные остатки вечернего чаепития. Элронд рванулся, стремясь спасти хрупкие безделушки от неминуемой и гибельной встречи с полом... Их оказалось гораздо больше, чем элрондовых рук, но тем не менее изящная чашечка Келебриань - с давно уже надтреснутым краем, но все еще любимая - вкупе с еще несколькими вещицами счастливо избегла печальной участи.

На слабый вскрик со стороны кровати растянувшийся на полу спасатель поначалу смог ответить только невразумительным ворчанием, - мол все в порядке, ибо в зубах был зажат край успешно пойманной кружевной стеклянной вазочки с остатками, судя по вкусу, чего-то земляничного...


* * *


Сжавшаяся в комочек Келебриань судорожно шарила вокруг себя, и лицо ее могло бы поспорить белизной со свежевыпавшимся снегом, если бы оный бывал в Ривенделле. Элронд стремительно обернулся - какая неведомая опасность бесшумно появилась за спиной? Но том не было никого, а взор потемневших от ужаса глаз леди был устремлен именно на него.

Сообразив, что в его облике могло так напугать жену, Элронд - "сейчас не до хороших манер" - провел рукой по свом губам. На белоснежном полотне манжета расплылось ярко-красное пятно.

- Это не кровь, это земляника - он ободряюще улыбнулся Келебриань и шагнул было к ней - обнять, прижать к себе, оградить ото всех страхов своим теплом - но тут ее пальцы сомкнулись на расческе, и она угрожающе выставила обретенное оружие перед собой.

Ручка расчески была подобна тонкому изящному стилету, но вряд ли могла нанести хотя бы царапину. Однако самого жеста хватило, чтобы Владыка Ривенделла, изумленный поворотом событий, застыл на месте.

- Не подходи ко мне! - Келебриань, наверное, думала что кричит, но ее голос был чуть слышен. - Я узнала тебя! Ты двигаешься, как он... Как оно... Как та тварь! У нее был твой взгляд!

Элронд медленно опустился на пол - ноги вдруг отказались его держать - и так и сидя на полу заговорил. Слова любви мешались в его речи с попытками объяснить, что потомки Берена и Лучиэнь унаследовали от них дар перевоплощения, мольбами успокоиться и хотя бы сесть поудобнее и накрыться одеялом, пока не замерзла, рассказом о событиях того дня, начиная с разорваной скатерти и чаши со спиртом, заверениями, что никогда не причинит ей вреда, историей его матери Эльвинг, которую никто не считал чудовищем...

Даже со своего места он видел, как постепенно расслабляются судорожно напряженные руки леди, как становится ровнее ее дыхание, но все же любой его неосторожный жест вызывал новый угрожающий взмах расчески. Тем не менее, Келебриань уверилась, что те кошмарные вещи, которые обычно проделывают злобные оборотни, пробравшиеся ночью в спальню слабой беззащитной женщины, отменяются или хотя бы не последуют немедленно. Многолетний опыт целителя настойчиво нашептывал Элронду, что сейчас жене, нет, пациентке, больше всего нужен покой и, конечно, необходимо удалить источник волнения - то есть его самого, и он осторожно вышел из комнаты.

Уже потом Владыка Ривенделла понял, что вряд ли измыслил бы лучший образ действий, даже если бы имел возможность, предугадав, обдумать все зараннее. В самом деле, сложно всерьез бояться "чудовища", когда оно смирно сидит на полу перемазанное земляникой, а вокруг него, привлеченные сладким, порхают пара ночных бабочек и страдающий бессоницей здоровенный шмель.


* * *


Выждав пару часов, Элронд аккуратно - а вдруг Келебриань уже спит - толкнул дверь спальни. Заперто? Вроде бы нет, просто что-то мешает двери открыться. Он нажал было посильнее, но за дверью что-то угрожающе зашумело, грозя упасть и перебудить грохотом полдома...

Окно по случаю теплой погоды было приоткрыто, а залезть по увитой диким виноградом стене не составляло труда. Элронд быстро оглянулся по сторонам - вроде, никого поблизости нет, а то потом объясняй, с чего бы это Владыка Ривенделла по ночам в собственное окно лазает, никак от большой мудрости...

Келебриань спала, свернувшись клубком и так и не выпустив из руки расческу. Дверь подпирала настоящая баррикада из кресла и туалетного столика, на которые были навалены все имеющиеся в комнате книги, подсвечники и прочие безделушки и даже, вероятно для пущей тяжести, подушки с кровати. Немудрено, что леди умаялась и заснула, забыв про окно. Сочтя за лучшее не устрашать жену еще больше своей сверхестественной способностью проходить сквозь забаррикадированные двери, Элронд отправился ночевать в свой кабинет, решив поговорить с Келебриань утром. Утреннее солнышко должно рассеять глупые ночные страхи...

Едва проснувшись, Келебриань окружила себя многочисленными компаньонками, втянув их в бурную совместную деятельность. Девушки, обрадованные переменой в настроении своей леди, старались изо всех сил. На пытавшегося несколько раз вторгнуться в сугубо женскую компанию Элронда тут же налетали со щебетом - мол очень-очень рады визиту, и не посоветует ли Мудрейший, какой оттенок лучше подходит для этой вышивки, и не правда ли, что такой покрой рукава смотрится куда лучше... Келебриань упорно не поднимала головы от шитья, и ее муж, видя упорное нежелание жены остаться с ним наедине, бормоча извинения, позорно отступал от превосходящих сил противника...

Так, или немного иначе, продолжалось и в последующие дни.


* * *


Услышав за спиной шорох, он поднял голову и увидел испуганно отшатнувшуюся за дверь тонкую фигурку в белом. Элронд шагнул было к ней, но застыл на пороге, увидев вжавшуюся в дальний угол Келебриань.

- Милая! Послушай... Мы прожили с тобой два с половиной тысячелетия... Вспомни, я хоть раз за эти долгие века причинил тебе боль...

Келебриань молча покачала головой.

- Ну вот видишь... Я никогда не причиню тебе зла...

Он попробовал сделать осторожный шажок к жене, но она в ужасе зажмурилась и попыталась заслониться бледными худыми руками.

- Хорошо, хорошо, я сейчас уйду. - Он сделал шаг назад. - Я больше не буду тебя пугать. Хочешь, на эту ночь я совсем уйду из дома?

Тихий-тихий ответ: -Да.

- Хорошо, обещаю, что уйду. А ты спокойно ложись спать, ладно?

Элронд со вздохом вернулся в соседнюю комнату и продолжил прерванное появлением жены занятие. Через несколько минут до него донесся дрожащий голос:

- Что ты там делаешь? Ты же обещал уйти...

- Ищу теплый плащ. Знаешь ли, до сих пор считалось, что я тут живу; и моя одежда, как ни странно, хранится именно здесь. Конечно, у меня иногда лохматость повышенная, но это совсем не значит, что я могу спать под дождем на голой земле поздней осенью. Но коль ты пожелала, я уйду немедленно. Позаимствую одежду у кого-нибудь...

Тихие рыдание прервали его монолог на полуслове. Элронд рванулся было к жене - утешить - но вовремя спохватился и вышел из комнаты, громко хлопнув дверью. Через мнговение он устыдился своей вспышки, но после, почувствовав как за шиворот проползают капли мелкого осеннего дождичка, подумал, что по крайней мере Келебриань убедилась, что он действительно ушел.


* * *


- Мамочка, милая, ты все сидишь в доме... Пойдем, побродим по лесу.

- Спасибо, доченька, но я чувствую себя еще слишком слабой... Я лучше останусь.

- А мы совсем недалеко, ладно? Тебе сразу станет лучше...

Худенькая бледная женщина в высоком резном кресле еще ниже склонилась над вышиванием.

- Мне и здесь хорошо. Я хочу поскорее это доделать...

- Тебе наверное скучно одной? У папы опять какие-то таинственные и неотложные дела - с утра ушел неизвестно куда... Последнее время днем его совсем не застать дома. Давай хоть я с тобой посижу...

- Родная моя, но ты же хотела пойти гулять...

- С тобой.

- Нет-нет-нет. Я знаю, как ты любишь бродить по лесу. Сегодня такой хороший день, я не хочу, чтобы ты из-за меня оставалась дома. Лучше принеси мне большой букет листьев...

- Мамочка, ты не передумаешь?

Волны серебристых волос отрицательно покачнулись. Подойдя к двери, Арвен обернулась.

- Мама, ты так странно на меня смотришь...

- Ты очень похожа на своего отца...


* * *


- Мама, ты опять за работой? Хочешь, мы составим тебе компанию?...

- Мальчики, вам же будет скучно...

- А мы станем тебе помогать. Давай, будем вдевать для тебя нитки в иголки?

Она покачала головой.

- Я не так быстро вышиваю, чтобы обеспечить работой двух ловких молодых воинов...

Братья переглянулись.

- Может быть нам тоже поучиться шить? Прямо сейчас.

- Мальчики, ведь никогда раньше у вас не появлялось желание обучиться искуству владения иглой. Вас влекли иные занятия, и я уверена, что немало интересных и любезных вашим склонностям дел ожидают вас и ныне...

- А вдруг нам понравится...

- И не тревожьтесь за меня, я не останусь в одиночестве. Сейчас сюда придут девушки, чтобы заняться рукоделием вместе со мною...

- Мама, ты думаешь, что они нас смутят? - рассмеялись братья.

- Они вас может и нет, а вы их наверняка будете отвлекать.

- Не будем.

- Ну они сами будут на вас отвлекаться, а потом придется переделывать всю сегодняшнюю работу...

Уже на пороге Элладан тихо спросил:

- Мама, ты просто хочешь, чтобы мы ушли?

Ответ Келебриань они не расслышали из-за звонкого смеха девушек, подошедших к дверям комнаты своей леди.


* * *


Все чаще Келебриань посещали мысли о чудесной стране, где можно жить в мире и покое, где можно не опасаясь странствовать среди светлых, приветливых лесов и дивных садов, где не встретишь воина с окровавленным мечом, и где точно уж не водятся жуткие лохматые чудовища с разумным взглядом. Если бы такая страна была лишь плодом ее воображения, или же путь туда был непреодолим, возможно, она бы и свыклась с обретенным знанием и страх перестал бы омрачать все ее существование...

Но видения Благословенного Края - места, где истают горести и печали Смертных Земель, так хорошо знакомого ей по рассказам матери, уже не отпускали ее. И даже понимание того, что ее поведение порой незаслуженно обижает и мучает домочадцев, лишь торопило ее ускорить отъезд. Как только солнце просушило весеннюю грязь на дорогах, леди Ривенделла навсегда покинула свой Дом...


Закончено 11.08.2001.


Текст размещен с разрешения автора.



return_links(); //echo 15; ?> build_links(); ?>