Лапочка Сердце Страны Серенький грязный город был ему отвратителен. Он даже не запомнил его названия. Что-то такое мордорское, дребезжащее, с несколькими шипящими и длинное, как состав. Дорога, по которой он шёл, вела сквозь жилые и потребительские кварталы к городской площади. Она была обильно посыпана пылью. В состав этой пыли входило немало частиц, рождённых в недрах шести больших фабрик и нескольких десятков средних, мелких и крохотных частных предприятий. Мелкие предприятия обслуживали крупные, а крупные выполняли заказы фабрик. Все они были посвящены металлургии и химии и так или иначе вносили свою лепту в условия городской жизни. Дорога была широкой и голой, её тротуары когда-то осели и не выделялись над проезжей частью. Через каждые десять метров в асфальте тротуаров были проделаны квадратные отверстия, из которых торчали покрытые пылью деревья. Они просили воды. Бровки были покрашены белой краской. Асфальт излучал вонь и тепло. Жара спала, когда день начал клониться к вечеру. Солнце всё ещё било прямо в его беззащитную голову, но уже под углом, и это было далеко не так неприятно. До площади оставалось полкилометра. Он услышал трамвай задолго до того, как дряхлое дребезжание донеслось до ушей ждущих на остановке людей. Остановка ничем не была отгорожена от проезжей части, будто бы эти люди не хотели расстаться со своими машинами даже ради собственной безопасности. Ему не захотелось подождать вместе с ними и проехать до площади. Сама мысль о том, чтобы влезть в этот жалкий тупой механизм, вызвала у него тошноту. Уж лучше плестись и глотать ядовитую пыль. Трамвай обогнал его - старая, медленная конструкция, когда-то окрашенная в красный цвет, но давно уже не мытая и теперь серо-бурая. Мотор тихонько звенел. Удивительно, но людей в нём было немного. Старики и старушки сидели вдоль окон, люди помоложе и дети стояли, держась за металлические поручни, прикреплённые внутри трамвая специально с этой целью. Похоже, создатели этой машины расчитывали на то, что люди будут проводить долгие поездки от края до края этого плоского и низенького, как блин, городка стоя. Дойдя до площади, он понял, что облегчения ждать не приходится. Под каштановой тенью на остановке трамвая сидели люди, курили, что-то ели и пили, несомненно что-то такое, от чего его вывернет наизнанку. На расстоянии десяти метров запах дешёвого пива был уже неприятен. Площадь, как все площади в этой огромной стране, была широкой и плоской, по ней проходили трамвайные рельсы. С правой стороны располагалась слегка замусоренная аллея, за которой была дорога на рынок. С левой аллея расширялась. В центре её были посажены синие горные ели. Внутри, за плотной стеной этих елей - это он уже знал - стоит невидимый с площади памятник. Вопрос был только в том, кому именно стоит памятник в этом кусочке Страны. Город маленький, большая площадь одна, она главная. Выбор был небогат. Эти ели, что бы они ни скрывали, привлекали к себе его сердце, как свет костра призывает ночных насекомых. С осторожностью он пересёк площадь (в центре пришлось остановиться и с замершим сердцем пропустить мимо сердитый трамвай). Он подошёл к синим елям. Ещё на подходе он понял, что эти деревья не измучены городом, пылью и ядом. Ели были здоровые, свежие, сильные. Они пахли смолою, горами, грозой. Они были дико, древесно живые. В сердце крохотной рощи, в переплетении этих корней жило слабое древесное сознание. Это был дремлющий зародыш Леса; если бы город умер, если бы люди ушли, если бы время и, может быть, заботливые руки Перворождённых дали лесу родиться, разрушить корнями асфальт и покрыть жизнью руины зданий, то со временем этот зародыш превратился бы в дремучий дух, в Лес, в нечто огромное, сильное, полуразумное. Если бы... На это хватило бы семи-восьми сотен, самое большее - тысячи лет. Он замечтался, и город не замедлил его наказать. Издалека, с расстояния пары кварталов он почувствовал это, плохое. Иногда ему чудилось, словно город, Страна знают о его несанкционированном пребывании в их мистической плоти. Знают, видят и чуют и не особенно одобряют. За всё время его путешествия по Стране ничто не пыталось ему повредить, никто не бросал ему косых взглядов, но сам он не мог скрывать от себя свою фундаментальную чужеродность в этих обширных пространствах. Пространства, думал он, отступая в скопление елей, здесь за тысячи лет изменились; на них так давно лежит Тень, что они переродились в каких-то глубинных аспектах и теперь состоят в союзе с этой Тёмной страной, с Чёрной Тройкой, с Востоком, а от Света, от эльфа им не по себе. Он выглянул из-за ветвей и тут же отступил ещё дальше. По дороге шли орки. Их было много, не меньше десятка, и ещё парочка как раз заворачивала за поворот. Они ругались. До него донеслись обрывки нестройных фраз, мутная полупьяная болтовня. Не менее половины их слов были нецензурны. Орки несли шашлыки на шампурах и недопитые бутылки. Они были сыты и пьяны. Выйдя на площадь, они разделились. Двое-трое из них распрощались с друзьями и пошли в направлении рынка. Вторая, более многочисленная компания - орков десять-двенадцать, не меньше - направилась, к его ужасу, прямиком к елям. Он уже собирался проходить через заросли в глубь аллеи и убегать с той стороны, когда орки остановились, расселись на лавочках у подножия елей и начали пить. То есть продолжили пить. До него доносилась беседа, которую он почти не понимал. Они говорили на разновидности языка всей Страны, разделяли с людьми всю грамматику, логику речи, но на этом языковое родство и кончалось. Такой язык, вспомнил он, называется "феня", и на ней не говорят. По ней ботают. Впрочем, от непонимания фени он не много терял. Насколько ему удалось понять эту "беседу", речь шла о начальстве, конкретно о каком-то фабричном начальнике - "бригадире" по кличке Кривый - который, судя по несущимся в его адрес эпитетам, был и сам или орком, причём особенно злобным, или оркоподобным жестоким мерзавцем. Такие иногда попадались среди людей и на удивление часто оказывались в тех позициях в людском сообществе, которые позволяли им принести их собратьям наибольшее возможное количество вреда. Он видел такое на Западе, но не сомневался, что здесь, под Тенью, это должно случаться с более высокой частотой. Вот так так, думал он, орки могут вообще и убить. Сам себя он не выдаст ни шумом, ни треском, но ведь могут учуять. Сам-то он их учуял задолго до того, как они вышли на площадь. Удивительно, что не почувствовали до сих пор. Или они слишком пьяны? Или у них нет чутья на врагов? Атрофировалось из-за долгого мира? Время шло. Он сидел в тёмной, укромной рощице и был полон нерешительности и сомнений. Здесь всегда были сумерки. Мохнатые ветви глушили шум города, из земли сочилась сырость. Ели тихо дремали в ожидании вечера, ветра, дождя. Они были спокойны и довольны - этой жизнью, дождями; иногда и поливкой из шланга, в летние вечера, когда грозы запаздывают и худая земля здесь становится ломкой и твёрдой; тайной в центре себя, чёрным камнем, высеченным руками людей в человеческий образ; довольны этим сокрытым их ветвями, иголками образом, к которому занятые люди Страны изредка обращали свои души и помыслы, вокруг которого были посажены, выросли спящие ели... Памятник среди елей притягивал его мысль, как магнит. Оставаться так близко к оркам было так или иначе неумно. Пьяны они или нет, но одному из них может взбрести в голову помочиться под сенью деревьев и он подойдёт слишком близко - так близко, что даже атрофировавший за семьсот мирных лет боевой инстинкт орков заработает, словно сирена. И он покрался назад, прочь от площади. Круглая поляна открылась внезапно. Он шагнул вперёд, выпрямился и оказался под редкими высокими ветвями, над которыми было только открытое небо, уже тёмно-синее, вечернее. Пока он сидел под ветвями, солнце успело зайти, и памятник явился ему в обманчивом вечернем свете. Он мерцал минеральными искрами в чёрных глубинах гранита. В центре этого камня, в этой проклятой формой материи жил осколок духа от формы. Под мохнатыми ветвями, под зажигающимися в выси звёздами перед ним предстал Враг. Ненавижу, подумал он автоматически. Почувствовал автоматически, и от вида трёх свежих букетов у подножия статуи это чувство ещё обострилось. Он вспомнил детей этой Страны, аккуратные колонны школьниц и школьников в серо-белой форме, резвых, чистых и свеженьких, идущих по большим праздникам на улицы, ярмарки, площади в сопровождении аккуратных красивых учительниц. Дети подходили к таким статуям, маленькие и торжественные, клали наземь букеты цветов и читали наизусть стихи. Вокруг собирались люди и слушали, слушали... Он не осмелился бы подойти к такому открытому памятнику во время праздника в какой-то союзной столице, но здесь, среди елей, и он, и статуя были скрыты от посторонних глаз. Здесь Враг не мог укрыться за детскими спинами. ...Его облик ошеломлял. Резцы мастеров превратили камень в божественный лик, дико юный и древний. Запечатленный в граните, размером и ростом не больше любого из нас, Враг сидел на обломке скалы. В Его лице было что-то от древних кочевников, скифов. Одинокий, великий, печальный, Враг Запада и всего мира был прекрасен и добр. Милосердные, пришла жёлчная мысль, на Востоке и Юге их, проклятых Троих, так зовут. "Милосердные, добрые боги. Наш Учитель, Хозяин и Вождь". Первое звено Тройки, это чёрное сердце Страны, кровожадное Зло, здесь сидело под маской добра. Походил по нам чёрными сапогами, всё испортил - Творение, дух - утопил в крови и во зле земли так, что очищать их пришлось аж на дне океана - и пришёл сюда, чтобы сесть в людских, в детских сердцах и отдохнуть напоследок. Перед тем, как натравить на нас этих людей. Перед Битвой Конца Времён. И ярость разлилась в его сердце, орочья, злая, густая, как северный мёд. Он ударил гранит ребром ладони. Без толку... Он принялся искать острый камень. Высоко над головою неслись облака. Небо затягивалось тучами и темнело. Дело шло ко грозе. Мир, казалось, привёл западного путешественника туда, куда было положено, и вертелся быстрее, быстрее, стремясь к предназначенной цели. Орки пили и что-то варнякали спьяну, продавцы книг накрывали раскладки полиэтиленом, далеко сзади, словно в соседней Вселенной, по площади прокатил дребезжащий трамвай... Вот и камень нашёлся. Хороший такой, с острым краем, им, возможно, люди в каменном веке валили здесь лес... Молния рассекла тучи. Он размахнулся. Грохот разлетающегося камня совпал с первым ударом грома. Руку пронзила боль. Примитивное орудие уничтожения раскололось от удара в гранит, и осколки впились в его правую руку. Эта внезапная боль, непослушание камня и злая сила собственной ненависти поразили его в самую душу. Но было нечто, ещё более поразительное для него, чем эта мелкая рана, капающая на землю кровь и этот источник чёрной орочьей злобы внутри своего существа. Это был острый осколок гранита, отколотый от высеченной людскими руками из мёртвого камня правой руки статуи. * * * Когда он сел на асфальт на краю тротуара, первые капли дождя уже успели упасть и смешаться с уличной пылью. Он поднялся и побрёл назад к площади. Город приобрёл призрачный вид и приятный смешанный запах молнии, пыли и пива, железа. Впереди проплыла тёмная громада трамвая с мутно-красным глазом фонаря на тупой серой морде. Тупые морды орков уже не казались ему ни угрожающими, ни даже особенно глупыми. Даже их речь будто бы стала более ясной. - ...а, да бня его знает, что, каковский урод этот ё... - ...я тебе говорю или... эй! бухарь! ты бутылку, гляди, не забудь! а то щас же сопьём! Он не сразу понял, что обращались к нему, а когда понял, то не удивился. За своего, что ли, приняли, подумал он, поднимая забытую кем-то полупустую бутылку и направляясь в ближайший подъезд. Там уже спряталась от дождя небольшая группа гуляющих. Водка пахла не так уж и плохо. В принципе, бутылку можно было считать полуполной. В этих построенных посреди степей городах, в самом сердце Страны, дожди в летние вечера обычно яростные и короткие. Во всяком случае, до конца дождя бутылки должно было с лихвой хватить. Текст размещен с разрешения автора. return_links(); //echo 15; ?> build_links(); ?>