Главная Новости Золотой Фонд Библиотека Тол-Эрессеа Таверна "7 Кубков" Портал Амбар Дайджест Личные страницы Общий каталог
Главная Продолжения Апокрифы Альтернативная история Поэзия Стеб Фэндом Грань Арды Публицистика Таверна "У Гарета" Гостевая книга Служебный вход Гостиная Написать письмо


Кеменкири

Mornello (Из Тьмы) Золотой Фонд

Знаешь, здесь все так неопределенно… Даже трудно сказать “здесь” – где? Лучше, наверное, было бы – “когда”, но не временем (оно тоже течет где-то в стороне от нас), а условием – когда остается только фэа. Память… говорили, что она остается и спасает – а иногда, напротив, причиняет мучения. Если б со мной была именно память, да, та самая безмерно яркая и ничего не забывающая память эльда – мне было бы легче. Больнее, но легче.
Точно знать, что ты совершил когда-то – совершил несомненно, и время уже не повернуть вспять…
Точно знать. Точно и определенно.
Вот то, что было отнято у меня.

Не знаю, может быть, это и называется Вечной Тьмой – тьмой и пустотой, отсутствием всякой определенности и опоры, которая рано или поздно уничтожит меня совершенно, уничтожит неуничтожимую фэа…
А начало оно именно с памяти. Я перестал понимать, что же произошло в прошлом. Точнее, нет, не так, я помнил, но не было уже никакой уверенности, что то, мною знаемое – произошло. Как будто оно еще в будущем, еще – возможность, или нет, не в будущем, не так определенно, просто я оказался в той части мира, где нет ничего определенного – только вероятность. Казалось, я могу уйти от одного, столь знакомого, столь явно прожитого (теперь оно уже не казалось таковым) события – и оказаться в другом – которое совершил тоже я: не броситься в огненную пропасть, а погибнуть от ран в лесах Дориата; не убеждать брата украсть последние два Камня, а самому быть убеждаемым, поддаться на убеждения, – и глупо попасться, не успев убежать… И мой брат, может быть, оказывается, вот таким – более яростным и уверенным в нашей правоте…
Да, в этом было едва ли не более страшное – я терял уверенность в том, что совершили другие. Точнее, снова казалось, что стоит лишь подумать – и можно попасть в какую-то другую вероятность, а пока не выбрал – ты просто ощущаешь неопределенность и видишь, как меняются (словно переливаясь перед глазами, хотя здесь нет телесного зрения) поступки и их причины, меняются имена тех, кто совершал их, а сами они могут и вовсе исчезнуть, или – на месте, которое казалось пустым, появится кто-то, тебе вроде бы ранее неизвестный… Казалось, рано или поздно пустота сожрет и мое имя, а потом – предложит назваться любым другим – Мелькором, Манвэ, диким аваро из лесов за Куйвиэнен, всеми сразу… И тогда я действительно исчезну, мало того – исчезнет, сам в себе запутавшись, мир, – целый мир, огромный и прекрасный – или предстанет с тех пор таким искажением, что трудно и вообразить.
Собственная история, какими бы вероятностями не переливалась она (будь у меня здесь глаза, они бы уже давно болели от этих безостановочных мутноватых переливов) передо мной, меня, пожалуй, волновала до невозможности мало – я не хотел для себя меньшей вины, а до большей даже этой безумной вероятности было трудно додуматься, и представлявшиеся варианты (даже братья, гибнущие от моей руки – из-за Камня, все же добытого нами) не казались мне худшими – они просто были отвратительны чуть по-другому, чем то, что произошло. Менять – никакого смысла. Даже обстоятельства собственной гибели – теперь, когда она уже совершилась, я не вижу никакой разницы в том, что увидишь в последние мгновения жизни – пламя, темные своды леса или пол шатра Эонве?
….Нет, мне было жаль – мира. Да, даже теперь, когда я оказался в полной его противоположности, и вряд ли имел бы возможность вернуться. Я слишком любил его – и слишком мало сделал, чтобы он стал лучше, для того, чтобы сейчас разрушить метаниями своей безумной и изорванной фэа то, что сделали многие другие. То, чем они были.

Не думал ли я, что это только морок, бред, не имеющий никакого отношения к реальности? Нет, не думал. Есть вещи, которые знаешь безусловно – правда и ложь, любовь или ее отсутствие, должное и недолжное. Я знал, что происходящее каким-то образом связано с судьбой мира. О чем я, пожалуй, не задумывался – мне ли одному или (скольким?) многим довелось оказаться в этом сплетении вероятностей.
…И было во всем мельтешении то, что пугало меня более всего. С какой-то опасной частотой крутились вокруг меня вероятности о тех, кто был мне близок.
И одна из них… Наверное, будет сложно объяснить, почему именно она оказалась страшнее прочих. Потому что в ней нет, казалось бы, ничего более страшного, чем было, в ней не более, чем было, – а меньше. Просто – у Финдекано нет сына. И нет жены, и мало тот, кто мог бы быть сыном – сын совсем другого достойного моего родича… кажется, если это – он же. А у него – просто – никого нет. Нипочему.
Именно этим отсутствием, пустотой, которая не отменяла ничего – НЕ ОТМЕНЯЛА ЕГО ГИБЕЛИ, даже не пыталась! – она и была страшнее всех. Пустотой. Такой же, в какую угодил я – но за что же ему?!?
…И хуже всего было то, что она кружилась и кружилась, вместе со всеми окрестными вероятностями и невероятностями, а потом даже вытесняла их, и вроде бы дразнила какими-то аргументами – смотри, так же будет лучше – для него… для сына… для него… – и я боялся, что пропущу мгновения, когда эта история станет – настоящей.
Казалось, я даже ощущал некую точку, где она может стать ей. Или не стать. Маленькую светящуюся точку…. Она приближалась и приближалась, – может быть, потому, что я хотел что-то понять о ней? – пока не стала светлым пятном… пятном света в темной комнате. И в ней я смутно мог различить… того, кто может сделать еще нереальное – реальностью. Естественно было бы подумать о Том, Кто надо всеми тронами, но… Этот Некто был другим. Словно… летописец того, что происходит. Но – летописец и создатель одновременно, как это может быть? – а еще…. Это уже вовсе смешно, но почему-то казалось, что он – человек. Хотя я не видел лица, всех сил (это было огромное усилие – быть и оставаться там) хватало на смутный силуэт и какие-то свитки (или что-то еще подобное) перед ним.
– Финдекано, слышишь, Финдекано…. Его сын. Я… прошу… – все, что смог произнести (как? мыслью? голосом, которому неоткуда взяться?) я.
А потом долго было тихо и темно, точнее – пыталось стать темно и тихо, но я-то знал, что я снова – в месте, о котором нельзя сказать “здесь”, и вокруг кружатся и мерцают вероятности…
Было ли мое безумное усилие слишком малым – и потому напрасным?

Не знаю. Сначала я был слишком слаб и рассеян – в прямом смысле, на песок и обрывки фэа, а потом… я даже думать на время забыл о нем, когда вокруг меня, ярко и определенно пронеслась еще одна, не виданная ранее вероятность: мой брат, гибнущий в пламени кораблей. А потом – словно эта чудовищная мысль раздвоилась – оба моих младших брата. Кажется, это уже было – больше всякой возможности. Даже здесь, в неопределенности и пустоте стало очень больно, просто – больно.
…Что же, снова – только один, но – именно гибнущий, так и не успевший спастись, прыгнуть с палубы, окончательно и бесповоротно…
Для чего? Да, я знаю, что сейчас они мертвы оба, но почему не может быть еще нескольких столетий просто жизни – и радости, и солнца, и мирных лет – и для второго из них? Нет, для обоих – я даже боялся представить, какими будут эти годы для того, кто останется один.

…Снова и снова, – брат, еще мечущийся в пламени. Его лицо – было так, будет или никогда не было, но я уже не забуду это лицо! И – снова Финдекано, нет, даже не только он, не глаза, не взгляд, – пустота, раскрывающая над ним крылья, бездна, разверзающаяся под ним. Ничего и никого. Один.
Были – и тоже подступали ближе – и какие-то еще вероятности, но эти – не просто были ближе всех, они – касались меня, или я прикасался к ним, тянулся неуверенными силами фэа.
И снова – приближение точки, где все может стать так. Или… по другому. Да, на этот раз я сначала почувствовал – слабейшей возможностью, надеждой, – еще одну вероятность. Вероятность что-то изменить. А потом снова увидел светящуюся точку, постепенно приближающуюся, становящуюся пятном… Она приближалась медленнее, чем в прошлый раз – словно неуверенно …Да и все эти вероятные невероятности охватила какая-то неуверенность – может ли так быть? – они уже не кружились, а застыли, лишь покачиваясь. И сдвинуть их, оставить одну, уничтожив все остальные, мог… я? Да, я тоже, похоже мог. Но прежде всего – снова тот, кто записывает. Другой? Но он тоже – записывал, творил, имел силу решения… и был связан с тем, кажется, иным человеком.
Неуверенность и окончательность того, что будет решено, и я – снова на границе этого круга света… и словно бы именно неопределенность придает мне больше сил – еще немного пробыть здесь и сказать…

– Пусть у Финдекано будет сын. Пусть мой брат проживет те несколько столетий, которые может прожить. Слышишь? Я прошу тебя.

…Сказано было именно “прошу”, но так в иные времена говорил “прошу” лорд Химринга.

…Он поднял на меня глаза и того мгновения, что я мог их еще видеть, хватило, чтобы понять, что он сделает так. Странно, в этих глазах не было какой-то особенной приязни, но было… что-то еще. Может быть, облегчение?

И только потом оказалось возможно понять, сколько же было потрачено сил на эти слова, эти встречу, длившуюся несколько мгновений.
Настолько много, что вокруг уже ничего не было – наверное, ничего более невозможно было воспринимать (или мельтешащие невероятности действительно исчезли?), не было ничего вокруг – но это была не пустота.
Совсем не она. Это был – Покой.
Глубокий сон, совершенная чернота, ни одного сна, ни одного проблеска…
…Кроме однажды толкнувшегося в глубине души отзвука – так будет.
И, кажется, еще один раз – слабее.
Так будет.
И потому можно спать без снов, долго, бесконечно долго, ничего больше не требуется ничего больше не нужно…
Будет только покой и темные воды сна – столько, сколько длится мир.

…Только вот тебя здесь нет, Финдекано… У тебя есть – твоё, а тебя почему-то здесь нет…
Можно сказать “Я найду тебя”, – но для этого слишком мало сил, их даже почти не хватает – помыслить об этом…

* * *

Те, кто привык облекать происходящее в Мандосе в образы привычного зримого мира (а таких немало) вместо разной силы и оттенков сияний фэар увидит следующее:
Он лежит на большом черном камне, вытянувшись, неподвижно, – он спит. Самым глубоким сном, который только возможно представить, самым спокойным.
Позади, недалеко от него каменная стена, по ней стекает вода.
Не всегда, но очень часто около него можно видеть двоих – разных и умопомрачительно похожих одновременно. Они просто сидят рядом, иногда – держат его за руки.
А вот еще одного он сам, если бы проснулся, увидел бы далеко не сразу. И только потом понял бы, что чья-то бережная рука осторожно поддерживает его голову, а вторая – спокойно лежит на плече… Он рядом, и никуда не уйдет – пока длится этот мир.

сентябрь 2005 г.


Текст скопирован из "Норки черного хоббита Сабрины" и размещен с разрешения автора.

Обсуждение на форуме



return_links(); //echo 15; ?> build_links(); ?>