Альвдис Н.Н. Рутиэн Дорога домой Под крестовыми сводами, выложенными три (а то и все четыре!) века назад, звенел голос менестреля. Государь нолдоров прервал работу и откинулся на высокую спинку стула, улыбаясь любимой песне. За что он любил это до неприличия шутейное изложение истории Турина и Белега - он не понимал сам, однако души не чаял в этом "сказании" (в отличие от чувств к самому Турину и особенно Белегу) и сейчас подумывал, а не послушать ли еще разок. Рабочий кабинет Государя Форменоса был ярко освещен - времена былой любви к полумраку прошли. Но как и много лет назад, на столе горела свеча. Разумеется, одна свеча не в состоянии ярко осветить кабинет - да от нее этого и не требовалось: для этого были две люминисцентные лампы. Песня кончилась. Государь подошел к магнитофону (старенькому, верному, как Хуан, и потому управляемому порой волей, а не руками) и решительно перемотал чуть назад. После чего вернулся к компьютеру. Время было позднее, следовало потихоньку собираться домой - но еще несколько писем лежало без ответа. Сэр Магнитофон принялся вторично повествовать о страданиях Турина и Белега, но Государь его уже не слушал, стремительно набирая ответ собственному шуту, застрявшему на "Заокраинном Западе": "За картинку спасибо; у меня она, правда, есть, но подозреваю, что худшего качества. Твой Государь - он и в Интернете нолдор: если в руках не кирка и прочие инструменты горнодобытчика, то это ничего не меняет принципиально. Короче: мой объем картинок из Фильма равняется (по устаревшим данным) полутысяче, а общий объем картинок по Толкиену - примерно вдвое больше. Ну что ты хочешь от меня? (Вопрос был не риторический! Если что попросишь - то я могу послать.) Откуда я взял "Трех Мудрых" - уже не помню... Мне что, все свои штольни наизусть помнить?!" Закончив письмо и переключив экран на сияющий портрет Галадриэль из фильма, Государь Форменоса задумался. К Лориэну он особых чувств не питал, свою двоюродную сестричку Алатариэль терпеть не мог (с полной взаимностью, кстати), но к Фильму относился как к произведению искусства и мог им любоваться бесконечно. Что и делал. Ни одна из найденных им галерей фотографий из Фильма не могла по богатству и красоте сравниться с его, которую заслуженно можно было именовать Форменосской Сокровищницей. "Как это странно, - думал Государь. - В этой жизни мне и чуть-чуть не довелось подойти к рудознатству, но чем Интернет хуже любых подгорных разработок? Лазаю, копаю и притаскиваю в таких количествах, что сам удивляюсь. Поистине, меняются миры, меняются реалии - но нолдорские привычки неистребимы". Государь не удержался - и "пробелом" прошелся по Сокровищнице. Вид последовательно разложенных нескольких сотен кадров прямо-таки ласкал истерзанное битвами нолдорское сердце. Однако время поджимало. "Время" в мире людей было подобно орочьему языку в Белерианде - и слышать не хотел бы об этой мерзости, а приходится не только знать, но и пользоваться. Иначе никак. Следующим было письмо от Йовин. Несколько дней назад она приглашала Государя на игру по "Сильму" - Феанором, разумеется, кем же еще? - и Государь, памятуя печальный опыт "Валинора", посоветовал милой барышне еще раз всё хорошенько обдумать. (Много лет назад Государя и весь Форменос выгнали с оной игры за то, что они уж слишком соответствовали своему образу. Бедные "Валары", они же мастера! - одно дело читать про Феанора, другое - столкнуться с ним в жизни. А Государь тогда походил на Феанора гораздо больше, чем сейчас.) Так, что там пишет наш Белый Цветок Приволжских Степей? "Мы ОЧЕНЬ долго думали. Лучше не придумаешь". Ну и чудно. Так что на Волгу полетел совершенно хоббичий ответ: "Благодарю вас, всенепременно буду", - под которым красовалась достойная увековечивания подпись: "Государь Форменоса, готовый играть Государя Форменоса". Отправляя это письмо, Государь нажал клавишу чуть сильнее, чем следовало - отчего включился автоматический чайник. Нолдор усмехнулся и вежливо сказал: "Спасибо, но я не буду пить чай перед уходом". Чайник обиженно пошумел несколько секунд и затих. Государь усмехнулся опять: к дрессировке чайника он был непричастен, по крайней мере, сознательно. Просто в этом кабинете граница между одушевленным и неодушевленным давно стала несколько иной. Последним было письмо от Фродо - весьма своеобразный ответ на поздравление с 25м марта. Тогда Государь разослал всем единый текст "Да сможем мы уничтожить самое страшное Кольцо: кольцо серости, смыкающееся вокруг нас всё теснее", к которому долго и мучительно выбирал картинку в подарок. Мучения были поистине тяжкими - среди сотен потрясающей красоты пейзажей отобрать десяток подходящих, а из них - один!! В итоге выбор пал на солнечные лучи, прорывающиеся сквозь кроны деревьев. И в ответ на это Фродо писал: "Вас также! По случаю данного праздника прочтение приаттаченного файла обязательно!". Далее шла "Экскурсия" Жуковых. У Государя в недрах компьютера валялся этот текст, о котором он впервые услышал почти десять лет назад и который так и не удосужился прочесть. Теперь к этому обязывала элементарная вежливость, а также, похоже, судьба. "Ладно, погляжу в дороге", - подумал Государь и запустил принтер. Сей житель его рабочего кабинета был чем-то вроде недоприрученного монстра; по крайней мере, свободы воли у него наличествовала с избытком. Это было капризное, взбалмошное, истеричное создание, которое некогда наотрез отказалось распечатывать дискуссию о "Черной Книге". Государь тогда разъярился, заявил, что Государя Форменоса не удавалось переупрямить даже Валарам, а также академику Никите Ильичу Толстому, правнуку Льва Николаевича (сущей копии предка!), - и в итоге получил сей образчик полемики. К счастью, сейчас принтер был настроен вполне дружелюбно. Так что Государь засунул "Экскурсию" в сумку, выключил и погасил всё, что надлежало, полил свой любимый папоротник, цветущий в благодарность за заботу (если быть честным, то цвела травка, неизвестно как проклюнувшаяся из-под него, - но ведь не случайно она там взялась!) - и окинул темный кабинет прощальным взглядом. Многие годы, изо дня в день (точнее, из ночи в ночь), уходя отсюда, Государь Форменоса испытывал такое чувство сожаления, будто расставался со своим кабинетом навек. Он всем сердцем эльдара любил эти стены жуткой толщины, эти крестовые своды, этот непередаваемый дух старины, разлитую здесь Силу, которую даже люди едва ни брали руками - благо ее не убывало. Возможность творить в этом кабинете была не единственной причиной, по которой Государь работал в Музее, - но она была одной из главных. Горько вздохнув, Государь вышел, запер дверь - и стремительным нолдорским шагом направился к выходу. Идя по переулку между двумя другими музеями, Государь с интересом ожидал, чем же именно его сегодня порадует троллейбус. Это была своеобразная игра, длящаяся невесть сколько лет: Государь категорически не желал ни садиться на ближайшей остановке, ни (упаси все известные боги!) лезть в метро. В последнем он был эльдаром до мозга костей: после захода солнца он до такой степени ощущал страдания земли, изрытой этими тоннелями, что ему становилось просто плохо. Сейчас это еще притупилось, а вот лет двенадцать назад без валидола вечером в метро соваться не стоило. Зато - что может быть лучше поездки по ночному городу, уже пустынному, где улегся дневной чад, где не видно пыли и грязи (последней - не только в прямом смысле), где сверкают вереницы фонарей, следуя изгибам улиц!.. Красота... И всё же следовало торопиться. Если троллейбус подойдет сразу, то эта дорога будет быстрее, чем на метро (невероятно, но правда). Оставалось лишь одно: чтобы почти ночью произошло это самое "если". Что и творилось с завидной регулярностью. Государь стремительно шел между музеями, полы серого плаща (извините, оговорка! - пальто) развевались, справа светила полная луна, в вышине искрились звезды - и из-за поворота медленно выезжал троллейбус. Любой нормальный человек бегом бросился бы к ближайшей остановке, но то - нормальный человек. А Государь Форменоса справедливо полагал, что он не является не только человеком, но и плохо вмещается даже в нолдорские нормы, понеже - Государь. Поэтому он быстро перешел улицу и пошел вперед, к светофору. Обычно они с троллейбусом встречались на светофоре, Государь стучал в окошко водителю - и садился. Иногда не надо было даже стучать - водители просто узнавали его. Три-четыре раза в год случалось невероятное: водитель не открывал дверей! Подобное вызывало у Государя даже не возмущение, а искреннее недоумение. Однако сейчас дойти до светофора Государь не успевал (можно было пробежаться, но он считал это ниже своего достоинства). Поэтому мирный нолдор вышел на обочину шоссе и ласково посмотрел на приближающийся троллейбус. Следовало бы "проголосовать", но сегодня Государь был в таком хорошем настроении, что решил обойтись без условностей. Он просто стоял и улыбался. Троллейбус затормозил. Войдя, Государь громко сказал "Спасибо!" - вежливость королей это не только точность, но и просто вежливость, - достал из сумки "Экскурсию" и, поглядывая с высокого сиденья в окно, стал читать. Возможно, почтенный Фродо полагал, что Государя Форменоса охватит глубокая тоска при сопоставлении этого текста с действительностью. Однако, если слезы и выступали на глазах Государя, то только от старательно подавляемого хохота. Ассоциаций с действительностью было множество и Государь то и дело прерывал чтение, уходя в воспоминания (и попутно любуясь луной). "Реклама? Да сколько угодно! Как сейчас помню: в славном городе на Неве плакатище - "ВАЛИНОР". Я чуть в обморок не упал. Пришел в себя - и чуть не упал вторично: "ВАЛИНОР. Официальный дистрибьютор фирмы SONY". Нет, я не первую тысячу лет убежден, что в Валиноре живут исключительно сони, но чтобы со мной были согласны торговцы электроникой!.. А некую фирму, изготавливающую окна, угораздило обозваться "Хоббитом". Так все наши считали своим прямым долгом позвонить туда и поинтересоваться насчет заказа круглых окошек..." - справедливости ради отметим, что Государь в этом садизме участия не принимал. "Реклама - рекламой, но бывают и странные сближения. Рядом с метро, откуда ехать к Альвдис, завелась фирма "Альвис+". Очень хочется подписать "Альвис + д"... И всё там в рекламе этого "Альвиса". Так что гости, особенно те, кто невнимательно глядит на эту надпись, сразу понимают, что едут правильной дорогой". Государь вернулся к прерванному чтению. Описание мордорских курортных нравов его искренне забавляло - но даже не как текст, а в сопоставлении с некоторыми фактами из собственной жизни. И тут, как говорится в дивных текстах, волна воспоминаний накрыла его с головой. Причем волна эта была соленой, бирюзовой и искрящейся под солнцем. Кипр... Это был не первый выезд Государя за границу и уж тем более не первый выезд на курорт - но тем не менее две недели, проведенные на этом острове, Государь вспоминал как одни из самых счастливых, самых удивительных и самых удачливых дней в своей здешней жизни. Чего и хотеть от поездки, которая от начала до конца состоялась милостью Оромэ... Балкон номера Государя был с видом на восход. Что не слишком примечательно, если бы ни одна "случайность": восход с этого балкона можно было видеть только в те две недели, что там жил Государь. Несколькими днями раньше поднимающееся светило скрывали горы, а буквально спустя день после отъезда Государя солнце было закрыто мерзкой коробкой четырехзвездочного отеля на берегу. Да, мерзкой коробкой. Государя особенно раздражал этот четырехзвездочный шкаф, поскольку его самого судьба поселила в здании совершенно фантастической архитектуры. Ни на одном курорте Государь никогда не видел отеля круглой формы (хоббиты, уймитесь! - вы не так поняли: это было круглое вертикальное здание). Номера - пятиугольные в плане, винтовая лестница в центре и ряд других хитростей, благодаря чему отель поместился на участке, пригодном не более чем под коттедж. Название этого шедевра архитектуры было символично: "Sunny Beach" - и Государь с Анарокваром немедленно переименовали его в "Санин Beach". Beach тоже прилагался. Песчаный, нежный, как шелк. Персональный пляж Государя. Немыслимо, но факт: кроме него, там плавали только рыбки. Изредка - один-два человека. Увидев там однажды троих, Государь изумился: как сегодня многолюдно! (А на прочих пляжах всё было как всегда на курортах...) Уж кто оградил сей пляж "завесой Мелиан" Государь не спрашивал, хотя догадывался. В довершении всего пляж был в трех минутах ходьбы от отеля и прямо напротив кафе, где Государь имел обыкновение обедать. Сказка! "Нет, - думал Государь, возвращаясь из мира воспоминаний в ветреный мартовский вечер, - везения в жизни не бывает. Равно как и невезения. Всю свою удачу и неудачу человек носит сам в себе. Нечеловек - тем более. Если он смеет быть счастливым наперекор всему - то рано или поздно наступает вот такая полоса "везения". Но она бывает только у тех, кто верит в себя. Кто по-настоящему любит жизнь. Правда, есть такая мерзкая штука - ложка дегтя. Без нее - никак". И из недр прошлого поднялась новая волна воспоминаний. Она была красной, как кровь, сладкой, душистой и дурманящей. Государь блаженно сощурил глаза - и полная луна на мог раздвоилась, как двоилась она тогда над Кипром... Хорошие стороны были даже в плохом. Чудесным образом именно в том городе, где отдыхал Государь, и именно эти две недели шел праздник молодого вина. Всем желающим вино наливали почти бесплатно. Государь чуть поднапряг смекалку - и "почти бесплатно" превратилось в "просто бесплатно". В итоге все две недели, садясь ужинать в номере, он попивал парочку сортов вина... Государь любил повторять, что искусство пить вино сродни искусству слушать музыку: иные ходят в консерватории и черпают в музыке вдохновение, иные тащатся от попсы и балдеют до полного кретинизма. Каждому свое. И это старое сравнение музыки с вином вдруг получило совершенно неожиданное воплощение. Под окнами Государя располагалась некая таверна. И когда вечером мирный нолдор уселся на балконе, собираясь поработать час-другой, то тут-то и возникла та самая "ложка дегтя": из таверны понеслись звуки... мнэ, как бы это назвать... Люди это почему-то называют "музыкой", а на языке эльдаров этому соответствует сложный философский термин, для которого слишком краток и невыразителен его перевод на всеобщий словом "диссонанс". Оные звуки сопровождались аналогом пения, причем не по-английски или гречески, а по-русски. Как уже было сказано, Государь Форменоса был мирным нолдором. Поэтому меры он принял самые безобидные: поставил на свой рабочий стол две-три бутыли свежедобытого вина. Не прошло и получаса, как уровень посторонних шумов в ушах снизился прямо пропорционально уровню вина в бутылях. То есть почти до нуля. Почерк Государя от этого стал несколько более размашистым - но и только. Утром Государь поинтересовался у Анароквара вежливым тоном Воланда: "Нельзя ли сделать так, чтобы эта таверна мне больше не мешала работать?". - "Ясно", - ответил Анар: он был великий балагур, когда можно было шутить, но когда Государю Форменоса мешают работать - тут не до шуток! И больше эта таверна Государю работать не мешала. (Поклонники Кота Бегемота, не живописуйте себе колоритную картину пожара: Анар был не настолько жесток. Просто то, что заменяло этой таверне музыку, либо затихало, когда Государь выходил работать, либо звучало в терпимых пределах. Раз Государь - мирный нолдор, то и свита у него - под стать.) ...Продолжая читать "Экскурсию" и дойдя до "водки "Лучиэнь"", Государь прикусил губу, чтобы не расхохотаться на весь троллейбус. Дело в том, что кипрские бесплатные вина заодно были и безымянными. А полдюжины безымянных сортов - это неудобно! Посему Государь удостоил свое собрание церемонии имянаречения. Самое вкусное, самое душистое, самое сладкое, самое красное было названо просто "Красным вином", то есть на синдарине - "Карантиром". (Это не шутка! Буквальный перевод - "красное текущее", а уж оттенки смысла - по выбору переводчика.) После этого божественно вкусный белый мускат оставалось наречь только "Келегормом"1. Ну и дальше пошло-поехало; благо братьев у Государя было больше, чем разновидностей вина. Красная кислятина, доставшаяся случайно, было обозвана "Маглором", остальные запасы получили более нейтральные имена. Пить вино "Келегорм" в обществе самого Келегорма (пусть и невоплощенного, это им не мешало) было забавно. Обоим. Посмеиваясь, Государь откинулся на спинку троллейбусного кресла и отложил распечатку. Светлые кипрские воспоминания неожиданно преддстали ему в ином свете - именно потому, что он посмотрел на собственную жизнь через призму "Экскурсии". События, которые Государь обычно воспринимал как простую удачу, вдруг открылись ему с точки зрения человека - и тут аж дух захватило: Государь Форменоса настолько привык к трансформации мира волей, словом и к прочим шуткам, которые у людей именуются магией, что воспринимал это как должное. "А и впрямь, - думалось ему, - я настолько привык к тому, что я - нечеловек, что для меня естественно многое, чего у людей не бывает вовсе. Я могу разговаривать с деревом, с дорогой, с лесом, и они будут мне отвечать - удаче или неудачей, которая со мной случится. Я даже в городе творю с транспортом что угодно. А человек вряд ли способен остановить троллейбус посреди улицы..." Последнее время у Государя появилась новая забава: ездить бесплатно на метро. Им руководила вовсе не жадность, а чистое желание проверить степень собственной невидимости. Когда он ощущал возможность пройти, он шел мимо контролера, держа в руке отнюдь не проездной, - и его не видели. Словно его серый плащ (ну вот, опять оговариваюсь! - пальто, пальто) был легендарным лориэнским. А еще Государь никогда не платил кондукторам - прятал он нос в книгу или нет, но они его в упор не видели. "Похоже, это у нолдоров в крови, - посмеивался Государь, неожиданно задумавшись над фактами своей будничной жизни. - Неужели привычка ездить задаром - это черта Дома Феанора? Нелепо, но похоже - так". Тем временем троллейбус медленно поднимался на мост. Панорама города с моста была одним из излюбленных видов Государя. Особенно радовал его глаза и душу сверкающий на горизонте Большой Университет. Его главное здание, мощно утвердившее на земле крылья и легко вздымающее высоченный шпиль, казалось Государю Форменоса едва ни эльфийским замком - и, безусловно, самым красивым зданием в городе, за исключением, быть может, того белого дворца, который не оставил равнодушным Воланда. Большим Университетом Государь мог любоваться бесконечно. Что и делал. Куда бы он ни ехал - но если хоть несколько секунд был виден Большой Университет, то взгляд Государя был прикован к нему. Когда-то он там учился, теперь шел уже второй десяток лет, как он там преподавал. Но и здесь всё было тоже не как у нормальных людей. Государь ходил читать лекции в Большой Университет, работая при этом в Маленьком Университете. Это создавало жуткую путаницу, порождало множество самых фантастических слухов - хотя на самом деле всё было очень просто: Маленький Университет был настолько маленьким, что поселился в здании Большого, сманив к себе заодно кучу его профессоров. А также Государя, которого в свое время из Большого Университета выгнали. Отвечая на вопрос "за что?", Государь обыкновенно пожимал плечами: за что Феанора изгнали в Форменос? - за то, что слишком умен (а это многим мешает), и за то, что дерзает мыслить не по шаблону (что мешает еще сильнее). Логика подобного рода мыслей была Государю превосходно известна: еще свой диплом он посвятил сюжету "непрятие лучшего", доказав, что человеческое (увы, не только человеческое!) мышление так устроено, что всегда и всюду лучшего норовят изгнать, заточить, убить. Но Государь сейчас не хотел думать о грустном. Проезжая по мосту и глядя на Большой Университет, он думал об Университете Маленьком, где не только профессора были замечательны, но и студенты. Маленький Университет был местом фантастическим, невозможным, и недаром Государь Форменоса прижился именно там. У большинства студентов глаза были не скучающие и пресыщенные, а светлые и вдохновенные; число же не-людей на курсе было потрясающе большим. Девочка пишет курсовую по Толкиену, а внешне она - сущая Галадриэль из Фильма. Только и разницы, что ростом пониже, а длинные белокурые волосы - свои, а не парик. А вон еще эльфиечка, и еще... А та - сида, похожа на Фанд. А те два парня - хоббиты. А та - орочка (орки бывают не только мерзкими идиотами - что в Эндорэ, что здесь). И на лекции аж светлее от сияния золотисто-оранжевых волос! - сильна кельтская кровь, сильна! Две сущих Изольды на курсе - одна хрупкая и застенчивая, другая решительная и озорная - и у обеих огненное золото волнами ниспадает по плечам. А третья - стриженная, дуреха. Как же можно поднимать ножницы на волосы цвета восходящего солнца?! И вот таким студентам Государь читал мифологию. Они его обожали, а он им - доверял. И потому иногда, прервав что-нибудь египетское или скандинавское, начинал объяснять, почему в крупных городах большинство обрядов не действует, или категорически предостерегал молодых девушек от использования любовных заговоров, произнося свою знаменитую фразу: "В лучшем случае у вас ничего не получится". Государь добросовестно излагал биографии что Сета, что Бальдра, что Уицилопочтли (не забывая сказать, что последний упомянут у Булгакова как "Вицли-пуцли") - но не этим ему был важен собственный предмет: он объяснял этому дивному собранию людей и не совсем людей глубинные законы мировосприятия, которые мало изменились за последние сорок тысяч лет. А иногда - осторожненько! вскользь! - ронял слова о том, что древний человек, совершая обряды и общаясь с духами, не был сумасшедшим - и, стало быть, обряды были действенны, а духи помогали... Об Эндорэ Государь говорил мало. Так, упоминал на первой лекции, что на эти темы с ним поговорить стоит, - и только. Иногда бывали курсовые по Толкиену... Навсегда Государь запомнил случай, бывший после выхода Фильма. Тогда одна девочка (человек, безусловно - человек!) призналась, что теперь ей кажется, что Средиземье реально существует... ну где-то там, в Новой Зеландии, и хочется поехать на эти острова - чтобы оказаться в Средиземье. Что Государю было отвечать на это? Сказать честно: "Я - оттуда"? - не поймет. И Государь начал говорить о том, что приблизиться к Эндорэ можно иначе, что даже в этом городе есть места, где древняя сила жива... но ведь эти объяснения ничего не стоили. Государь мог сказать, что просто пройтись по гулким коридорам Большого Университета - это скорее приблизит к Эндорэ, чем визит к так называемым толкиенистам, - но могла ли понять эта девочка его слова? Государь был нолдором, эльдаром, он мог уйти в Эндорэ с аллеи, где между деревьев мерцают фонари, мог уйти с этого моста, прекрасного своими видами в даль, он мог уйти с любого места, где была жива Сила, - словом, он мог уйти Прямым Путем, уйти и вернуться так легко, как люди входят и выходят из собственной квартиры; он мог это сделать, но давно понял, что людям этого не дано. Это могли даже далеко не все эльдар, живущие здесь, - и в этом Государь Форменоса был вне обыденных норм. Ох уж эти нормы, в которые он не вписывался нигде и никогда! Не успев закончить Большой Университет, он стал читать лекции в Маленьком, причем во всех отношениях наравне с собственным научным руководителем и собственным завкафом. Едва ли это называется словом "нормально". Дальше - больше: на конкурсах курсовых работ студенты Государя из года в год забирали примерно половину всех университетских призов, так что Государь уже успел привыкнуть к славе лучшего преподавателя (это ему не льстило - негоже нолдору хвастаться превосходством над людьми). А на днях ему пришло письмо из одного серьезного журнала, где его именовали доктором наук - его, формально до сих пор не получившего ни одной ученой степени. Поистине, "нормальным" Государь Форменоса не умел и не мог быть! ...Мост с его видами остался позади, и Государь вернулся к чтению "Экскурсии". Келеборн вызывал у него не жалость, а гнев. А вот Рэнди нравился: один при всей своей дивности только и может, что страдать, а другой, хоть оркестром и не звучит, а всё же пошлости не по зубам и способен не только стрельнуть из рогатки в воздушный шар, но и сохранить многое, что иначе уйдет безвозвратно. "Правильный народ эти хоббиты!" - подумал Государь и встал, чтобы идти к выходу: приехали. Воистину: "приехали"! Возле дверей троллейбуса стояла женщина в меховой шубке. Уж на что Государь был невозмутим, но при виде ее он округлил глаза: ростом женщина была ему чуть выше пояса. "Ну-ну, - хмыкнул нолдор. - Стало быть, миры опять взялись сближаться? Хоббиты бегают уже во плоти? И уют эта дамочка любит - все давно в пальто и куртках, а она - в меху. Да, хоббиты всегда в меху..." Государь Форменоса стремительно шел к трамваю, глядя на полную луну, светящую теперь в лицо. Серый плащ развивался, как два крыла. (Ой, опять оговариваюсь! но вы уже поняли: пальто. А может, я оговариваюсь не случайно: когда Государь впервые вышел в этом одеянии различных оттенков серого, да еще в черных сапогах, шапке и перчатках, то Келегорм спросил у него: "С каких это пор ты носишь мои цвета?" - "Даже Государю не зазорно носить цвета старшего и, кстати, любимого брата", - последовал ответ.) В своих мыслях Государь снова и снова возвращался к "Экскурсии", к Келеборну. "Тряпка! Тряпка и ничего больше! Где он был, когда Средиземье превращалось вот в эту гадость? На дереве сидел? В Дольне отдыхал? Сам ничего не сделал, чтобы это предотвратить, - а теперь страдает. И всё, что он может, - это возвышенно-трагично уйти Прямым Путем, ничего, ровным счетом ничегошеньки не сделав, чтобы серости в мире поубавилось!". "Перестань! - раздался в сознании Государя голос старшего брата. - Ты отлично знаешь, что Келеборн Мудрый был совсем не таким, как в этом рассказе. Нечего смешивать реальность с выдумками людей". "Ладно, не спорю, - Государь несколько успокоился: Келегорм был одним из немногих, кто мог обуздать его ярость. - Да, я возмущаюсь не Келеборном Мудрым, а тем, что тут написано. Но ведь написанное - правда! Ведь среди нас полным-полно дивных, которые только сопли распускают по поводу того, что из мира уходит Красота. Вон, один мне в каждом письме пишет: "Всё плохо, не вижу выхода", - тьфу! что он сделал для того, чтобы было иначе?!" Келегорм вздохнул, осаживая новый приступ ярости Государя: "Не всем быть нолдорами. Тем более - не всем быть форменосцами. И не стоит мерить других по себе. Ты - Государь. Ты по своей сути не такой, как все". "Не обо мне речь! Да, я могу больше других, да, я пашу за десятерых, да, с меня судьба дерет двенадцать шкур и иногда подбрасывает удачу, которой не бывает у людей. И я не жду, что другие будут вести себя так, как я. Но они просто бездействуют - если не считать стенаний и слез. А иные из них, бездействуя, кичатся своей памятью: они на квэнья чуть ни между собой разговаривают, а уж тенгваром пишут вообще с завязанными глазами. Ну, не выучил я здесь тенгвар, мне деванагари хватило - благо они строятся по одному принципу. Живя среди людей, поневоле учишь людские алфавиты". "Квэнья ты не помнишь. А нолдорин?" "Родной язык не забыть, - вздохнул Государь. - Но я не презираю других за то, что они его не знают". "Тебе завидуют, - горько молвил старший брат. - Твоему мастерству, твоей силе, твоей несгибаемости. Твоим человеческим регалиям, наконец. Как завидовали Аттаролуа2". "Да... - Государь привалился к дереву и застыл, глядя на луну (трамвай, в отличие от троллейбуса, всегда заставлял себя ждать). - Меняются миры, но не меняются нолдорские судьбы. Что тот Государь Форменоса, что этот: и ненависть, и изгнание - всё повторяется. И та же война, хотя Сильмарили целы. И тот же Враг. И те же пытки. И никаких шансов на победу". "Никаких?" - переспросил Келегорм. "В Белерианде Враг был конкретен и зрим - но мы не могли ничего. Здесь он незрим. Здесь надо бороться не с Морготом, а с Кольцом Моргота. Там нас были сотни, тысячи - здесь единицы. Любой скажет, что у нас - никаких шансов. Но я - не "любой"! - Государь оттолкнулся от дерева, гордо вскинул голову. - Нолдоры не спрашивают о силе Врага. Они просто бьются с ним - потому что они нолдоры, а он - Враг. В этом мире я смог отвоевать крохи - но я это сделал. И неизвестно, из какого семечка вырастет новое Белое Древо. И пусть мне на все лады твердят - и что война придумана, и что шансов на победу нет - я верю в победу. В самую невозможную. Я просто не умею иначе!". Государь улыбнулся луне, развернул "Экскурсию" и стал дочитывать последнюю страницу. Маленькая ремарка-помарка: Некоторые читатели среди героев этого рассказа несомненно узнают себя. И у них может возникнуть вопрос, до какой степени правдиво всё остальное повествование. Отвечаю честно: правдиво не всё. Что говорите? Где именно вымысел? А вы Михаилу Афанасьевичу этот вопрос задавать не пробовали? 1 В "Сильмариллионе" он назван Светлым, хотя точнее переводить это как "Учтивый". В противоположность Карантиру Темному (точнее - "Мрачному"). 2 "Отец и Государь наш" (нолдорин). Так сыновья Феанора называли его после смерти. Текст размещен с разрешения автора.