Альвдис Н. Рутиэн Бес совести В высоченном концертном зале холодно. Почему не топят – не понятно совершенно. Нас здесь несколько сотен, но согреть своим дыханием это огромное пространство мы не можем. У тех, кто на сцене, изо рта валит пар. Я кутаюсь в расшитые золотом рукава замшевой туники, благословляя судьбу, что это роскошное одеяние сделано еще и теплым. В таком не холодно пройтись зимой, так что высидеть те несколько часов, которые идет награждение, я уж как-нибудь смогу. А высидеть необходимо, потому что где-то в середине наградят и меня. За рассказ о том, как я рассталась с братом. Холодно. Я бы вышивала, как всегда делаю на подобных церемониях, но пальцы немеют. Прячу их в рукавах. Холодно. Ничего, скоро назовут мое имя, и я взлечу на сцену… это греет лучше любого тепла! “Разумеется, – слышу я безмолвный голос за спиной, – ради славы ты отдашь что угодно и кого угодно. То, что когда-то было для тебя искренней печалью, теперь стало лишь способом получить награду”. – Уйди! – отвечаю я голосу. Ходят тут всякие черные призраки в берете с петушиным пером… мерзнуть мешают! “Разве это не правда? Что для тебя сейчас твой брат, брат, которого бросила ты… и ты сама это прекрасно знаешь! Сюжет для небольшого рассказа?” – Пусть. Но каково было мне, когда он, в благодарность за годы заботы ответил мне… ты знаешь, чем! “Ну и что? Последнее слово было за тобой. Не он ушел – ты прогнала его. Да, тебе тогда было больно…” – Именно! “Ты тогда и написала этот рассказ…” …Зал взрывается овацией – кстати, неплохой способ согреть руки. Со сцены звучит: “Награждается… за многолетнюю работу на литературном семинаре”. Это значит, скоро и моя очередь. Мой Мефистофель наклоняется к самому уху и шепчет: “Да, ты написала рассказ от горя. Но сейчас ты этим горем легко добываешь почет и известность. Сначала – успех в Интернете, теперь вот – премия, а что потом? Удачный рассказ пойдет дальше?” – А что я должна была делать?! Запереть его в дальней папке компьютера?! Это сильный рассказ, это отличный рассказ! Он ждет своего читателя. Да понимаешь ли ты, что оставить его в тайнике – это всё равно что приковать к кровати сильного, здорового человека! Это бесчеловечно по отношению к рассказу! “А по отношению к твоему брату?” – Он меня больше не волнует. Я слишком много сил потратила на него за эти годы, я устала. Он отказался от самого себя – и теперь не стоит ни гнева, ни жалости. Мне всё равно, что и как с ним. “Ты уверена? Сколько-сколько раз ты сейчас повторила, что он тебе безразличен?” – Меня с ним связывает прошлое. Не настоящее. Я рада, что годы, потраченные на бесполезную заботу о нем, завершились таким рассказом. Из совместных лет не вышло ничего хорошего, так хоть разрыв дал прекрасный плод! Я поправляю браслеты и оплечье. Скоро на сцену. Совсем скоро. “Итак, твой брат – не слишком большая жертва за один удачный рассказ? А та, кого ты называла сестрой? Она – подходящая жертва за книгу?” – А она вообще знала, на что идет! Ей было известно, чем должен кончиться роман! Известно, кстати, с самого начала. До начала. “Ну разумеется”. – Послушай, говорят, Гёте написал “Фауста” как выход из несчастной любви. Думаю, не он один! Так что если бы большинство писателей не переливали свое отчаянье, свои терзания в книги, тебя бы, Петушиное Перо, вообще на свете не было. Так что молчи. “Молчи? Веский аргумент. Убедительный. Что ж, считай себя правой. Считай, что погубленные судьбы людей – вполне подходящая цена за сильные тексты”. – Мне тексты дороже людей, и ты это отлично знаешь. Человек способен вытянуть себя сам – у него есть руки-ноги-голова, он хозяин своей судьбы. А текст существует только через меня – у него нет ног, чтобы придти к людям, нет рук, чтобы быть записанным, нет даже головы, чтобы быть придуманным!.. Текст – это как дитя, как беспомощный новорожденный младенец! У него есть только я. Как у младенца есть только мать. Холодно. Выстуженный зал. Озноб пробирается под любой бархат и замшу… – Если чужие судьбы становятся тем перегноем, из которого растут книги, виновата не я. Мне они тоже даются, знаешь ли, отнюдь не легко. Просто я не позволяю книге сломать мою судьбу. Кто это допускает – сам виноват. Ой, дракона вынесли. В пол-локтя высотой. Неужто мне? – Ты лжешь, мой бес. Ты не совесть. Ты просто порождение этого замерзшего зала. Ты знаешь: я не писала ради славы. Просто выдохнутый в отчаянье текст получился непозволительно удачным. Со сцены звучит: – За рассказ… награждается… Поднимаюсь. Луч прожектора вцепляется в меня. Иду на сцену. Смотрю прямо в зал. Прямо в ослепительный белый свет софитов… или как эти театральные фонари называются? Не вижу ничего. Вместо зала – бархатно-черная бездна. Улыбаюсь ей. Смеюсь на премию-драконыша: – Ой, зелененький! Да, я здесь. Я – на сцене. А они… те, кто был когда-то мне дорог, те, кто не выдержал испытания Книгой, они… не знаю, что сейчас с ними. Уже не важно. Книга перемалывала нас всех разом, становясь нашей судьбой, посылая нам в сугубо этой реальности те испытания, которые мы видели в той. Я – выдержала. Они – нет. Из любой плохой жизни можно сделать хорошую книгу. ноябрь 2005 Текст размещен с разрешения автора.