Диэр

Momento mori…

… А мы уже не встретимся.

Звучит даже не безнадежно. Просто - очень устало. Просто - больше незачем.

Взгляд: чрезмерно. И я не смотрю тебе в лицо. Я не ловлю взглядов, не ловлю мгновений, довольствуюсь присутствием. И молчание на двоих становится подобно нераздельному одиночеству.

Мы любим других за то, чем становится наше сердце в их присутствии. Там, где наступает внутреннее молчание, присутствует момент воли и "магии". Там, где рождается внутренняя немота, мы боимся и благоговеем. Там, где расцветают алые цветы, рождается любовь.

Звон скрещенных клинков, шум белых крыл - дружба.

Начиная с этого момента утрачивается право на просьбу - "Остановись!" К чему бы она ни относилась.

… И я молча вдыхаю запах твоего табака, прижимаясь щекой к твоей руке. Кормить запахом с рук… какая забавная мысль. Я тихонько смеюсь и испытываю чувство запоздалой боли, когда твоя рука вздрагивает. Ты не находишь нужным спрашивать меня, чему я смеюсь, относя этот смех на счет "своей сентиментальности", я не тороплюсь оправдываться и объясняться, боясь "все испортить". Не-договорили. Не-долюбили. Каждый раз либо не к месту, либо невовремя.

Что за судьба такая.

К утру мы разойдемся по своим делам. Я очень редко спрашиваю тебя о том, чем ты занимаешься в мое отсутствие: если это имеет значение, ты рассказываешь сам, будучи не в силах сдержать свое вдохновение, а если оно значения не имеет, так и вовсе бессмысленно. Лучше пусть останется образ, останется воспоминание. Ты тоже не интересуешься почти ничем. Придумываешь меня? Или я настолько - случайна?

А я всего лишь сижу и перевожу с латыни в полном одиночестве. Способствует сосредоточению души и разума в единой ослепительной точке, из которой рождается - чуть позже - холодный неподвижный луч созерцательной горечи. Формулы покоя: "Как лист увядший, падает на душу…" Падает, падает, падает, по осенним кленовым листьям можно читать сущее, как по старым пергаментам - до первого дождя.

Da mortem praeveniam,
iudicium pertimeam,
infernum effugiam,
paradisum obtineam.¹

Иногда в грамматиках латыни попадаются очень любопытные, хоть и неудачные примеры.

Он отвернулся к стене - с отвращением ко всему, что его окружало.

- Малыш, не трогай меня: я не верю в то, что я жив.

Медноволосая женщина замерла в двух шагах от него, явно не решаясь подойти:

- Ты настолько любишь одиночество? - спросила с сомнением в голосе.

Он знал, что она этого не хотела, он и не думал… просто это была очередная ранее недоступная истина и в ответ на нее в груди что-то треснуло. Родился страх и он разрыдался. Не зная, выдержит ли ее прикосновение или нет, если ей вздумается - обнять.

Печальная сказочка с отсутствием конца. Не хочу… неопределенность оставляет больше пространства для ошибок, а в тот момент, когда люди станут безупречны, мне станет очень скучно жить.

Оно родилось из совершенно другого момента, никак не связанного с сюжетом этой гравюры: двое, забывших про дом и кров, будто бы не знавших никогда и ничего, кроме вечного пути (черный цвет - цвет вечной дороги…), сидели глубокой летней ночью во дворе, не торопясь присоединяться к компании, "возливавшей" в квартире, где они тогда жили. Сидели и пили слабоалкогольный коктейль. Больше молчали, чем говорили. Больше усмехались в пространство, чем думали о чем-то конкретном.

Они оба были немножко отщепенцами. Начинался такой "модус операнди" с выбора - быть любимым или остаться верным себе, все остальное было уже вторичным, ergo, наносным. Они оба знали, что такое "кодекс чести" и "воля к отомщению", оба пережили момент, когда эти принципы вступают в жесточайший конфликт… пережили, и каждый сделал свой выбор. Их выборы совпали. Именно поэтому этот разговор был возможен. Несмотря на то, что каждый мог обвинить другого в былом предательстве.

Именно поэтому никто никого не обвинял…

- М.? - он, задумчиво, вспоминая общую знакомую, - О, да. Она - даже слишком живая. - восторг мешается с сожалением, рождающимся из быстро промелькнувших раздумий о вероятностях ее возможной судьбы.

- А нам уже не хочется быть живыми… - она, меланхолично отхлебывая из баночки. Скорбь - на грани обнаженности души и дешевой рисовки.

- А нам уже не хочется быть живыми. - он, эхом, более твердо и горько, утверждая и превозмогая.

Ее усмешка. И взгляд в песок, под ноги. "День неотделим от ветра, несущего песок и заметающего пути"². Она привыкла опускать глаза под равнодушными взглядами других.

Дру-гих… дру-зей… нечто однокоренное и очень схожее.

Мы были очень молоды. И только кажется, что это было недавно.

Я люблю свой почерк. За ясность, разборчивость и изысканность. Некогда в школе я наивно гордилась, когда учителя говорили: "каллиграфический почерк". Это было моим способом надменности.

Если в чем-то я была искренна - всегда, так исключительно в надменности своей. Даже гордость чаще была позой.

Я люблю свой почерк. И люблю чуть отстраненно смотреть, как буквы ложатся в клетчатую тетрадь покорно и изящно, я конспектирую одну из любимых книг (это такой способ их читать):

"Ты выбираешь друзей-мужчин по их способности сражаться и умирать за правое дело - как ты это правое дело понимаешь. Женщин выбираешь таких, которые удовлетворяют твой мужской взгляд на самого себя. Ты не делаешь никакой поправки на различия, способные происходить из доброй воли."³

… Еще раз перечитываю, подобие саркастической улыбки ложится на уста и приписываю - на полях, с привычной усталостью души: "Человеческое, слишком человеческое…"

При этом я не могу сказать, что эти строки - и не обо мне-тоже.

Я мою полы и посуду, глядя не сколько на объекты своей деятельности, сколько на текущую воду. Жить не наяву - это тоже способ не ходить по земле. Не хотеть жить - это тоже способ не смотреть в небо снизу вверх. Чем больше я думаю о разных абстрактных материях, тем чище моя примиренность с этой жизнью и всеми ее неизбежностями: во мне крепнет иррациональная вера в то, что все это происходит не со мной.

Даже если это и иллюзия, то оно незначимо. В конце-концов, кому нужна правда, которая способна убить, но не способна ничего изменить в жизни к лучшему, если "пациент" окажется более живучим, чем сам предполагал?

Кончился табак и кончается кофе. Значит, вечером я снова поеду - к тебе. Пить кофе, курить трубку и молчать в руку твою. Класть свое молчание в руку твою, как камень краеугольный, камень остроугольный, камень черный, камень тяжкий. Мне нужен повод, чтобы ехать к тебе, я слишком боюсь к тебе привыкнуть, ведь мы не созданы друг для друга.

Momento mori. Ожидание весны не отстраняет от вечной смерти. А сейчас - пожалуй, даже напротив, забавно оно - думать о том, что слабость это, зависеть от перепадов погоды. Весна - это всего лишь потепление вовне, никак не связанное со мной.

"Это просто и больно - сметь посягнуть на права Предтечи…"⁴ Ты читаешь стихи - как не свои, как седьмую главу Откровения, глядя в зимнюю вечернюю черноту за окном… или на свое отражение к стекле. А я не только слушаю, я смотрю и запоминаю - контур твоих губ и их строгие лаконичные движения. Ожидая момента неизбежного расставания ("Останемся друзьями…"), это вернее, чем ожидание чуда… чтобы в сердце остался запах роз, подобный очертаниям изчезновений. В конце-концов, можно ведь помнить только хорошее.

Это просто и легко - войти в образ мимолетного Икара. Это странно и немного печально - быть чьей-то седой весной, всеобщей юностью, осыпанной пеплом прежних грез. Зато - слишком сказочно, чтобы отказываться от подобного удела.

И мы с тобой никогда не будем - мы, возможно, именно поэтому. Потому что ты сам - такой же (за что и люблю), только - из других книг, другие драматурги высекали из мрамора потерянных снов твой образ.

Завтра будет дождь. И мы поодиночке будем находить и закрывать за спиною - свои двери в небо. "Аз есмь альфа и омега, начало и конец, аз есмь корабль и буря, закат существует в самом себе".

Кажется, холодно… и ты снова совсем неправильно понимаешь мою улыбку, я научилась различать твои взгляды.

понедельник, 16 февраля 2004 г.

1 Дай встретить
смерть достойно,
ада избежать
и обрести рай.
(Всеобщая молитва. Написана Папой Климентом XI (1649-1721, Папой избран в 1700).)

2 Ф. Герберт, "Бог-Император Дюны"

3 Ф. Герберт, "Бог-Император Дюны"

4 A.N.G.