А. Соловьев

Куда падают звезды

Молодой человек лет двадцати пяти сидел на полу гримерной, прислонившись к стене и стонал от нестерпимой боли. Ему казалось, что все его кости сейчас сломаются и высунутся из тела острыми окровавленными концами. В голове полыхало неугасимое пламя боли и ненависти ко всему, что его окружало в этом мире. Но сильнее всего была ненависть именно к самому себе, потому что во всем, что с ним происходит виноват только он сам и больше никто. Хотя по другому и быть не могло. Нет выхода из мертвый петли, которая называется героин.

Собрав остатки сил, он поднес руку к лицу и вытер кровь с подбородка. При этом ему показалось, что рука вот-вот оторвется и безжизненно упадет на пол. Длинные волосы свисали уродливыми патлами, под глазами залегли огромные синие круги. Ни о каком концерте конечно не могло быть и речи. Единственными его желанием было просто лечь на полу и умереть и наконец освободиться от ужасного ощущения собственного тела, которое почему-то никак не хотело отпускать его душу, обрекая на бесконечные блуждания по кругам ада.

- Дональд, ты здесь?

Толстое вспотевшее лицо с висящими скулами и квадратным подбородком просунулось в дверь и уставилось на сидящего у стенки молодого человека. Скользкие от пота пальцы пухлой руки осторожно приоткрыли дверь и массивная фигура Стива Мэтлока, менеджера с двадцатилетнем стажем, появилась во всей своей уродливой красе. Небольшого роста, с зачесанными на лысину остатками некогда пышной шевелюры, с маленькими вечно бегающими парасячими глазками, он вызывал в других людях чувство неподдельной гордости за то, что они непохожи на него.

- Что ты здесь расселся? Через пять минут начнется шоу.

- Я никуда не пойду, - чуть слышно прошептал Дональд.

- Давай, мой мальчик, поднимайся. Хочешь того ты или не хочешь, но есть такого волшебное слово: "контракт". И согласно нему, ты даже мертвый должен отыграть этот последний концерт тура, а дальше можешь хоть в могилу ложиться.

- Именно так я и сделаю, - сказал Дональд и застонал от вновь накатившей на него волны нестерпимой боли.

Стив достал из кармана скомканный платок и промокнул им лоб. Он вздохнул и присел на стул.

- Послушай меня, мой мальчик. Если бы не я ты так и остался никому неизвестным идиотом, бренчащим на гитаре в дешевых забегаловках. Я дал тебе все, что только смог бы иметь человек на этом свете. В конце концов я вложил в тебя такую уйму денег, что можно сказать купил тебя вместе с твоими жалкими потрохами и убогой душонкой. Так, что делай, что тебе говорят и не упрямься.

- Шприц, - прошептал Дональд, - там на столе лежит уже готовый, дай мне его...

Нестерпимо яркий свет прожекторов безжалостно резал глаза. Дональд оказался на берегу бушующего моря рук, лиц и глаз. Существует расхожее мнение, что музыкант на концерте чувствует себя практически богом, который контролирует и ведет умы людей, стоящих вокруг сцены. Но Дональд чувствовал себя всего лишь маленькой, песчинкой на которую, навалилась вся мощь неумолимого прибоя. Будто он оказался в страшном водовороте, где так же беспомощно барахтались такие же маленькие песчинки и ничего, совсем ничего нельзя было сделать.

Тысячи голодных глаз, огромный стадион с нетерпением ждал, когда он возьмет гитару и начнется шоу. Да для них это было всего лишь шоу, развлечение, а он был подобен зверю в клетке, странному и беспомощному на которого пришли поглазеть. Да он был суперзвездой чьи пластинки расходятся миллионами тиражами. Кто-то любил такую музыку, а кто-то нет, но знал его почти каждый, особенно из тех, кому еще не исполнилось двадцать.

Из толпы раздавался свист и непристойные выкрики. Но он уже к этому привык и давно смирился. Смирился, но не переставал даже на долю секунды ненавидеть их. Эти песни и это музыка были прежде всего частью его души, а потом уж достоянием музыкальной культуры. Все это было криком умирающего в абсолютно голой пустыни. Да, он знал это наверняка: почти никому никогда не приходило в голову попытаться проникнуть в суть, попытаться понять смысл всего, что сейчас будет твориться на сцене. Почти все пришли на концерт или пьяные или под кайфом. Но все равно это не было оправданием.

Где же находится та шаткая грань между талантом и популярностью? И можно ли не потеряв одно, приобрести другое. Он никогда не зарывался, не стремился возвысить себя на Олимп славы, как это делали многие другие. Он просто всегда был слишком далек от толпы и это его ничуть не беспокоило.

Дональд довольствовался игрой по клубом и ему не нужно было ничего кроме как просто играть и петь. Пускай даже его никто и никогда не услышит. Конечно же это было совершенно неважно. И особенно горько когда над тобой смеются. Ведь нет страшнее оружия, чем самый обыкновенный смех. Хотя он конечно понимал над кем они на самом деле смеются, но все же чувство горькой обиды от человеческого невежества и не умения хотя бы промолчать, а не кричать, что тебе это не понятно никогда не покидало его.

И однажды появился Мэтлок. Все, что он говорил хоть и было от части враньем, но все же даже самая малая часть того, что он обещал заслуживала внимания. И пожалуй, самой весомой частью аргументов было обещание собственной студии и инструментов. То, чего ему всегда не хватало. Как же долго он собирал на более-менее нормальную электрогитару.... Как это было давно и сколько же произошло перемен.

Он никогда не считал себя слабым человеком, да и не считал таковым себя и сейчас. Просто выдержать эти бесконечные бессонные ночи, перелеты, ухмыляющиеся от собственного невежества и пошлости рожи журналистов. Да и со своей группой он ладил еле-еле. Дональда постоянно преследовала идея о том, что остальные трое ему завидуют, осознавая, что без него они будут уже не группа. Да, возможно это было просто фобией, эгоистичной переоценкой собственной значимости, но доля правды в этом все же была. И малейшее резкое слово сразу же вспыхивало грандиозным скандалом. К тому же, никто, за исключением Мэтлока, и еще нескольких врачей не знал, что у него рак в прогрессирующей форме. Если бы об этом пронюхали газетчики, то лучше уж ему сразу помереть.

На самом деле Мэтлок не был таким отъявленным мерзавцем и чудовищем, каковым казался всем остальным. Просто он расценивал людей как товар. Словно фермер, смотрящим, чтоб не подохли его кролики. И к тому же он нравился Дональду хотя бы тем, что говорил ему то, что думает на самом деле, не прикрывая свои намерения слащавыми фразами. И этим он ему был очень благодарен.

Так что уже было абсолютно не важно. Год или два, неделя или три дня. Хотя все же не известно что же было на самом деле хуже: очередной приступ болезни или ломка.

Он думал обо всем этом на берегу бушующего эмоциями штормового океана человеческих душ, как и множества раз до этого и никогда он не мог дать хотя бы на один из своих вопросов более или менее вразумительного ответа. И это было страшнее всего. Он пробежался глазами по остальным участникам группы, уже давно привыкшим к тому, что он всегда немножко медлит с началом. Дональд утвердительно кивнул, вскинул гитару и действо началось.

Раздались звуки гитар и ударных и толпа неистово взревела. И волны человеческих тел стали с завидным упорством обрушиваться на сцены, еле-еле сдерживаемые охраной. Дональд не пел, он просто хрипло и надрывно кричал в микрофон. И в его голосе была все боль прожитых лет, череда переживаний, сомнений, ненависти и безумия. Рука с ожесточением рвала струны. Шесть хрупких струн были натянуты на его душе и в любой момент могли порваться. Но он знал, что ему нужно продержаться до конца и он все пел и играл.

Если бы на концерте был бы хотя бы один умный человек, который понимал смысл того, о чем пел Дональд, то он бы бросился на сцену, на кордоны охраны, но не в восторженном экстазе, а в припадке ненависти. Ведь песни не делали исключения и не делили их на тех, кто их слушает и всех остальных, как думали многие. Это были песни обо всех людях, о их поразительном равнодушии не только к ближнему, но и к самим себе. Это были слова ненависти и проклятья роду человеческому, который заслужил то, что сейчас с ним происходит. И даже сам автор не отделял себя от толпы и всегда считал себе таким же как они, а может быть даже хуже. Ведь человек никогда не сможет стать другим, чтобы ему не говорили и какой бы пример героизма и самопожертвования не предносили. Никогда он не изменится, пока сам к этому не придет, а это скорее всего не будет никогда.

Исполняя последний куплет, последней песни Дональд подумал, что еще немного и он просто упадет. "Скорее бы все кончилось и можно было просто убежать в сладкую убаюкивающую тьму, где так хорошо и уютно. Убежать и остаться там на всегда." Он доиграл и допел почти неосознанно. И когда зал взревел очередным шквал аплодисментов и свиста, он поклонился публике и тихо прошептал в микрофон: "Спасибо".

Конечно можно было сказать гораздо больше, но это не имело бы сейчас никакого смысла, что бы он не говорил кончилось бы восторженными криками и абсолютно бездумными овациями. "Нет их никогда нельзя заставить думать", - с горечью подумал он. И эта мысль была последней каплей для выхода ярости. Он размахнулся и со всей силы ударил гитарой об массивную колонку. Затем он молча повернулся и не на кого не обращая внимания ушел со сцены.

Он шел по бесконечному длинному коридору по направлению к выходу в твердой уверенности, что никто его не окликнет и не вернет назад, потому что позади была абсолютная пустота всей прожитой жизни, которую он так хотел отдать другим, но никому она не была нужна.

Был холодный промозглый осенний день. Беспрерывно лил дождь, было очень пасмурно и страшно. Непонятно даже почему страшно. Просто как будто что-то должно было вскоре случится, что-то очень плохое. В воздухе стоял запах города: запах мокрого асфальта, дешевых закусочных и нестерпимой тоски. Дональд стоял у входа в клуб и холодные капли медленно катились по его щека. Это был дождь вперемешку со слезами. Не верьте тем людям которые говорят, что не жалеют себя. Все когда-нибудь кого-нибудь жалеют, но в первую очередь конечно себя. И в этом нет ничего постыдного. Просто такова наша природа и с этим ничего нельзя сделать. И Дональд жалел себя и он плакал. Да, ему просто хотелось заплакать. Как ребенку, которого незаслуженно наказали родители. А ведь и правда: он был не в чем ни виноват. Тогда за что это все? Непонимание, смех и наконец болезнь. Что же такого страшно он совершил? Холодный дождь смешивался со слезами и это было абсолютно нормально для него, потому что он слишком всерьез воспринял этот мир.

Дональд молча ехал в такси и смотрел в окно стеклянными глазами. Там было все тоже, там было все также. Мир никогда не изменится, как бы мы об этом его не просили. А Дональд изменился к лучшему или к худшему: он сам этого не знал. Но главное, что он изменился сам и это было быть может единственное, что было действительно хорошо в его жизни.

Машина остановилось прямо напротив его дома. Он расплатился с таксистом и закрыв двери вышел из машин. "Дом, как же хорошо, что ты у меня все таки есть и как же здорово, что ты меня ждешь и никуда не уходишь", - подумал Дональд. У каждого должно быть место куда он в конце концов неизменно должен возвращаться, где бы его наконец-то оставили все в покое. Он нашел в кармане ключи и открыл дверь.

В прихожей стоял уютный полумрак. Сколько месяце он уже не был здесь? Эти концерты, перелеты... Как же это все было ему чуждо и дико. Ему всегда очень сильно хотелось быть одному и чтоб никто не мешал. Может по этому, а может и по другой причине у него не было семьи и он никогда не стремился к этому. Как он сам считал: "это для меня непозволительная роскошь".

Он включил свет, повесил насквозь промокшую кожаную куртку на крючок в прихожей. Неожиданно ему пришла идея запалить камин. Дональд зашел в гостиную, немного повозившись он все же зажег камин и, придвинув кресло поближе к огню, уселся поудобнее.

Поленья ярко горели источая яркий, но не режущий глаза свет. Было тепло и очень тихо. И Дональду на миг показалось, что он действительно счастлив. И если бы этот тихий вечер дома можно было продлить, то не нужно было бы этих шприцов, ничего больше было бы не нужно... Он смотрел на огонь и горящее дерево и ему казалось, что это чудовищная аллегория его жизни. Вот так он ярко вспыхнул и сгорел, не оставив после себя ничего кроме золы.

Погрузившись в эти печальные, но тем не менее спокойные и убаюкивающие мысли Дональд начал постепенно засыпать, но вдруг совершенно отчетливо почувствовал чье-то незримое присутствие. В доме он был один, дверь была закрыта на запор. Да и придти к нему было некому. Все знали, что после концерта его лучше не доставать.

А этот кто-то или что-то казалось находился совсем рядом, но его почему-то не было видно. Дональд поднялся с кресла и оглядел гостиную. Никого. Абсолютная тишина. Но где-то там в глубине самого темного угла, не освещенного светом камина стоял кто-то и внимательно его разглядывал. Дональд чувствовал на себе его пристальный взгляд, проникающий, казалось, в самую его душу. Взгляд, исходящий откуда-то не от сюда. И Дональду может быть впервые за долгое время стало по-настоящему страшно. Он отступил на несколько шагов назад и громко крикнул: "Выходи!"

- А ты этого действительно хочешь? - спросил спокойный чуть-чуть насмешливый голос.

- Порой, неизвестность пугает гораздо сильнее, чем реальность. - ответил Дональд.

Он уже немного успокоился. Потому как голос был вполне реален и ему очевидно придется иметь дело все-таки с человеком, а это уже было хорошо.

Из тени в дальнем углу гостиный вышел человек. Дональд готов был поклясться, что еще секунду назад его там не было, а был лишь этот страшный, принизывающий его насквозь, взгляд. Человек этот был одет в элегантный костюм белого цвета. Был он высокого роста, худощавый, с гладкого выбритым лицом и ослепительно голубыми глазами. На вид ему можно было дать что-то около тридцати лет.

Все это Дональду показалось очень странным. Он ожидал увидеть вора, а увидел не то конферансье, не то какого-то менеджера. "Что же он мог здесь делать? Как он вошел в дом?".

- Кто вы спросил Дональд?

- О, ну это достаточно трудно объяснить, - с улыбкой произнес незнакомец

- А вы попытайтесь.

- Извините, а можно я где-нибудь присяду. Боюсь, что разговор может затянуться.

- Садитесь, - равнодушно сказал Дональд, стараясь не выдавать своей растерянности.

Он пододвинул к камину еще одно кресло и пригласил незнакомца сесть. Человек в белом костюме благодарно кивнул и они вместе устроились в креслах около камина.

- Ну так кто же вы? - повторил свой вопрос Дрнальд.

- Ну, - протянул незнакомец, как бы это вам...

- Не бойтесь, я пойму. Воров мне ничего боятся, в доме за исключением коллекции гитар и брать нечего, тем более я сомневаюсь, что они идут на дело в белых костюмах или может сейчас такая мода?

- Нет я не вор, но все же я кое-зачем пришел.

Дональд кинул вопросительный взгляд на собеседника, но тут же отвернулся к огню, стараясь не смотреть ему в глаза.

- Скажем так: я ваше религиозно-философское представление о потустороннем мире.

- Что? - недоумевающе спросил Дональд

- Ну вот, я так и думал, - разочаровано вздохнул незнакомец, вы меня не понимаете.

- А вы разъясните, я постараюсь, - подбодрил его Дональд.

Мысль о том, что это последствие употребления наркотиков он выбросил из головы сразу же. Пожалуй его разум, пусть и находящий в возбужденном состоянии, такое породить не смог бы.

- Видите ли в чем дело: духовная энергия имеет такое интересное свойство: она материальна для этого мира лишь в той форме, которую вам легче всего представить. Или иными словами, я воплощен во плоти лишь посредствам вашего сознания. Скажем, если бы передо мной был древний скандинав...

- То он увидел бы валькирию...

- О да вы неплохо знакомы с историей религий, - улыбнулся незнакомец

- Как и все более-менее образованные люди. Но дело не в этом. Так вы ангел. Ибо христианство, как это не парадоксально звучит, все же мне ближе. Но где же собственно ваши крылья?

- О, уж вы меня простите, - смутился незнакомец, - больно уж не удобная это штука. А уж если вывихнешь так потом болит...

- Ладно-ладно. Надеюсь моя бедная покойная мама лютеранка простит вам эту погрешность, ибо только ей я обязан в знании Библии. Признаться довольно запутанная была история с пришествием, до сих пор не могу понять некоторых моментов. Ну да ладно...

- Вы так мне просто верите? Другие бы на вашем месте сомневались.

- А что тут не понятного? - искренне изумился Дональд, - я и так знаю, что скоро умру. Уж не знаю как и объяснить это. Просто чувствую и все тут.

- Ну это понятно. Знаете был у меня один случай...

- Ладно, хватит, - сказал Дональд несколько раздраженно, вы пришли за моей душой так забирайте ее и дело с концом.

- О, не торопитесь, мой юный друг, - ангел улыбнулся, - ваше смерть наступит через десять минут и не секундой позже. Я во тут стоял и подумал, что быть может побуду с вами. Знаете ли, никогда не знал, что же такое смерть. Но видать гадкая это штука.

- Да ладно. Я и так тут задержался. Больно мне смотреть на все это, а самое главное оставаться непонятым. И этот при бешенной популярности. - Дональд слегка усмехнулся.

- Я не буду вам ничего говорить по этому поводу, - ответил ангел, - вопрос спорный... Признаться я ваши песни слушал много раз и мне очень приятно, что именно я к вам пришел. Но если вы меня спросите, что же я о них думаю, то я вам ничего не отвечу. Все же это мой мир, а это ваш.

- Спасибо. Более хорошего отзыва я никогда не слышал. Ну так что? Скоро уходим? А собственно, от чего я умру?

- Приступ вашей старой болезни и героин тоже...

- Ага... Мог бы и не спрашивать... Ладно. - Дональд вздохнул.

- Послушайте, у меня к вам есть некоторое предложение. Уж не знаю даже как вам об этом и сказать. В общем у вас есть некоторый выбор.

- Выбор? А разве мы что то еще можем выбирать?

- Да и многое. Но относительно к вам, исходя из некоторых моих полномочий я вам могу предложить некую альтернативу. Если хотите, то назовите это сделкой.

- И каковы условия? - без всякого энтузиазма спросил Дональд.

- Я могу вам продлить жизнь. Вы преспокойно доживете до самой старости, но я вас лишу таланта. Ничего не сможете сыграть, ничего спеть. Вы станете таким как все. Простым обывателем. Видите ли, талант стоит очень дорого и за него, и за ваш в частности, вы платите адскими страданиями как в душе так и в теле и с этим ничего нельзя поделать. Таковы за коны мирозданья. Таких как вы всегда должно быть меньше, чем остальных и умираете вы всегда рано, слишком рано. Правда мне всегда было обидно, что люди не могут вас оценить по достоинству. Но что ж поделать... Такова судьба. Так вы согласны?

- Конечно нет. - не раздумывая ответил Дональд, - вся моя жизнь была заключена в творчестве и отказавшись от него я стану такой же серой щепкой как и все остальные. Я всегда считал себя творцом, творцом других миров внутри своих песен и они жили своей жизнью. А я смотрел на них и единственное что меня расстраивало, так это то, что эти миры никому не нужны. Нет, к смерти я готов, готов даже к забвению ибо это нормально для нашего мира, но только не к потере себя.

- Я и не сомневался в вашем ответе, - улыбнулся ангел. Это было, своего рода, последним испытанием для вашей души. Что ж, вы выдержали его с честью. Ради таких как вы кому-то стоило идти и умирать под крики толпы.

- Я же сказал, что не все понимаю в Библии.

- Не важно. Зато кто-то, пускай Он всего лишь один, очень хорошо понимает вас. Ну что ж.... Я уважаю ваш выбор и рад, что именно мне поручили придти к вам.

- А десять минут прошли, - заметил Дональд, - так чего же мы ждем?

Ангел улыбнулся музыканту и еле заметным кивком головы дал понять, что он с ним полностью согласен.

- А можно я возьму с собой гитару? - спросил напоследок Дональд.

- Поверьте, у вас там будет все, что вы только пожелаете, а так же множество друзей... Музыканты, поэты, художники и все что вы только захотите.

- И собственная студия?

- И собственная студия. - заверил его ангел. - А главное там будет Тот, кому вы действительно очень нужны. Поверьте мне, Он всегда так хотел видеть всех такими...

- Ну что ж тогда вперед.

- Да нам уже пора, - вздохнул ангел.

На небе взошла полная луна в окружении множества холодных, но красивых звезд. Тучи рассеялись. Быть может это совсем ненадолго. Пахло холодным осенним ветром, но этот запах никто не ощущал, кроме самого ветра. А он уже давно привык к нежному армату осенних листьев с неизменным привкусам гари. Мертвое тело застыло в кресле у потухшего камина. Да это было всего лишь тело, измученное болезнью и болью. А самого его уже тут давно не было. Хотя я не берусь точно сказать, где он сейчас находится. Я просто не знаю. Было обидно и радостно, горько и спокойно. Ведь кого-то опять не стало, он ушел, хоть и не был ни на кого в обиде. Дай Бог, чтоб это снова не приняли за очередную жертву идолу развлеченья. Но все же я в этом сомневаюсь. Как же всегда все странно получается...