Исхэ

Латышские сказки

– ...Сказку? Ну ладно, слушай сказку – как и положено, в ней будут чудеса и любовь, которая завершится свадьбой. Слушай.

Далеко-далеко течет река Даугава – широкая река, едва увидать с одного берега другой, а вода в ней темна и холодна. Посреди реки есть зеленый остров, а на острове в незапамятные времена стоял замок, и жил в нем старый князь. Словно вода Даугавы, были его глаза, словно снег в ноябре – волосы, и нравом он был суров. Но росла у князя маленькая дочка, Сармите, легкая и ласковая, блик на воде, и улыбался отец, глядя на девочку, а больше никто никогда не видел его улыбки.
Однажды летом проснулась Сармите совсем рано, едва только солнце взошло, и побежала к реке купаться.

...Было и правда совсем рано: спал отец, спала нянюшка, и даже коров не гнали еще за ворота – я и сама не знала, отчего проснулась вдруг, отчего так спешила на берег, сбивая босые ноги. Отец никогда не разрешал мне купаться одной, без присмотра, и я не нарушала его воли – служанки шептались между собой, что Даугава забрала себе мою мать.
На берегу было холодно, разбирал на пряди и без того растрепанную во сне косу торопливый ветер – переплетя волосы заново, я подняла голову и увидела его в первый раз...

– Заплетала косу Сармите, и вдруг из воды показался чудесный конь: шкура его была цвета янтаря, грива и хвост – как солнечные лучи, а глаза черные, ночные. Испугалась девочка, а конь подошел к ней поближе и сказал голосом, текущим, как медленный мед: не бойся, я не обижу тебя. Она поверила волшебному коню и протянула руку, чтобы погладить его.

...На самом деле, я не боялась – не может быть зла в том, кто сам соткан из света, не может быть лжи в таком голосе; и десятка минут не прошло, как мы уже летели по берегу: брызги и песчинки из-под копыт, теплая лошадиная спина, запахи воды и трав. Я цеплялась за солнечную гриву и смеялась – никогда еще я не была так счастлива...

– Они встречались каждое утро: едва рассветало, Сармите выбиралась из постели и – лесенка, коридор, лесенка, крыльцо, ворота – бежала на берег. Конь уже ждал ее там, и снова они вскачь носились по лугам, и полям, и по кромке воды, но обитатели замка не видели их – ни старый пастух Янис, ни хлопотливая нянюшка, ни сам князь. Или прятались под ветвями старой ивы, и Сармите рассказывала другу о том, как учат ее вышивать и печь хлеб, а он ей – как передразниваются рыбы у самого дна, как распускаются в подводных садах волшебные цветы: синие, и алые, и золотые.
Так шли себе годы и годы: выросла девочка, надели на нее красный девичий убор, обернули плечи покрывалом-виллайне да сыскали жениха – молодого княжича, пригожего, как ясный день. Он приплыл на корабле с белыми парусами, чтобы забрать в дальние свои земли Сармите, отец ее устроил свадебный пир, и пировали все в замке трижды три дня. А в последний день проснулась девушка рано и – лесенка, коридор, лесенка, крыльцо, ворота – поспешила на берег проститься с чудесным конем. Долго ждала она, а конь все не показывался, и вот вышел наконец из воды; подбежала к нему Сармите, обняла за шею и расплакалась.
– Не уезжай, – сказал конь голосом, текущим, как медленный мед, – не уезжай. Я люблю тебя, я заберу тебя к себе, на дно, и ты увидишь игры мальков в водорослях, и наши сады; или хочешь, мы уплывем в океан, где живут мои родичи, морские кони? Они примут нас, и ты будешь счастлива со мной, я знаю – неведомые страны я покажу тебе, и тростники будут петь песни на нашей свадьбе, и русалки соткут платье тебе, какого не было ни у одной из земных королев – не уезжай, я люблю тебя!..

...Тогда я испугалась впервые: так, что бросилась прочь, не отерев слез – они текли и текли по лицу, а я шепотом твердила только: зачем? Зачем, ведь свадьба, жених мой хорош собой, и дети наши будут похожи на него и на меня сразу; отец никак не позабудет маму, она тоже там, на дне, страшно там, холодно, затянет ил, закружат водоросли, заворожат песни русалочьи, и солнце не пробьется никогда сквозь воду, и зима скует реку льдом... зачем, зачем?! Я бежала, не разбирая дороги, пока не уткнулась с размаху в грудь своему отцу; он обнял меня и сказал: пойдем домой.

– Спешил-торопился корабль, подставлял ветру белые паруса, нес корабль Сармите в дальние земли, где впервые засмеются ее дети, а она разглядит однажды поутру седую прядь в светлой косе. Плыл следом за кораблем конь цвета янтаря и звал жалобно: Сармите, Сармите! – а она все не отзывалась. И тогда от нестерпимого горя разлуки окаменел конь и остался камнем стоять посреди реки и глядеть вслед потерянной любви своей – навсегда.

...Спи теперь, дочь дочери моей, спи – во сне ты, конечно, увидишь сегодня, как выходит из воды конь с солнечной гривой, и не испугаешься его. Во сне ты, может быть, поступишь как-то иначе, а поутру я пошлю голубя с письмом: по-прежнему ли стоит в реке неподалеку от нашего острова тот камень – и не удивлюсь, прочитав в ответе, что он исчез.

* * *

Везде славятся лиелвардские пояса – по белой шерсти красный узор из солнечных лучей, загнутых посолонь, чтобы даровали боги удачу да здоровье. Лучше же всего выходят пояса у ткачихи Катрины, что живет на правом берегу Даугавы в домике между двух ив. С рассвета считает Катрина нити в основу, до полудня снует меж нитями челнок, к закату и готов пояс: простой красно-белый – для дочери кузнеца, золотом-серебром расшитый – для жены старосты. Никогда не повторяются узоры: говорит Катрина, что вышивает не пояса, судьбу вышивает – и оттого же сама опоясывается простой веревкой, не желая знать своей судьбы.

Добрый нынче день – приехал к ткачихе сам князь, пояс заказать для младшей дочери, Агнесе, которой пришла пора снимать детскую рубашку и надевать девичий убор. Щедро отсыпал монет князь, велел, чтобы у завтрашнему утру готов был пояс, красивее какого не видали на обоих берегах Даугавы. Поклонилась Катрина и принялась за работу.

...Нить, еще нить да еще две, добра маленькая Агнесе, как птичка, хороша, как цветок; пусть добрую жизнь спрядут небесные девы Лайма, Декла да Карта для маленькой Агнесе, а я сотку ей пояс: нить, еще нить да еще две, речная вода – нить, ивовая ветвь, травинка луговая да колос, птичье перо, прядь волос – все нити, да счастье – челнок мой; поверху же серебро-серебро, ясная судьба, легкая: след корабля на воде – нить, свадебная песня, рассыплет старшая зерно кругом, встанет в круг маленькая Агнесе, за руку любимого возьмет...

Возвратился князь поутру, отдала ему пояс Катрина, в глаза глянула – показалось, что сумерки осенние затихают во взгляде ее, сумерки в косы вплетены лентами, сумерки прячутся меж ладоней; вздрогнул тот, пояс взял да коня повернул прочь, а забыть Катрину не сумел.

...Лето подходило к концу, и темнее становились ночи, когда снова приехал к домику между двух ив отец Агнесе, и пришли с ним жители поселка, и дворовые слуги, и стражники, и даже староста сам. Спешился князь, подошел к Катрине:
– Ты, ведьма, околдовала меня!
Обернулся к людям:
– Околдовала! Глаза закрою – ее лицо вижу, открою глаза – позабыть не могу, белый свет не в радость, вино не в хмель, хлеб не впрок! Полвека на свете прожил – не видал такого; сжечь ведьму!
И толпа загомонила: сжечь, сжечь!
– Не ведьма я, – спокойно ответила Катрина, – и то, о чем говоришь ты, не ведовство: Жемине, мать-земля, одарила тебя любовью, какой так и не узнал ты за полвека жизни.
– Врешь! – закричал князь. – Матери мертвых служишь, Лауме, что забирает души у живых! Сжечь!
Схватили Катрину стражники и в полдень сожгли на холме неподалеку от кладбища; князь же наблюдал за казнью с соседнего холма. Говорили люди, что едва взметнулся огонь, вылетела из него белая чайка и в небе пропала, а костей в золе не нашли. Шептались люди: ведьма, ведьма – и плакала в замке маленькая Агнесе. Отец же ее вскоре после того впал в беспамятство и умер – слуги рассказывали, что плакал он перед смертью и имя чье-то повторял, но тихо совсем, не разобрать.
Холм же, где горел костер, по сей день зовут Качиной горкой.

2004