Альвдис Н. Рутиэн О том, как пленные бежали из Ангбанда… в литературу Ангбандские пленные. Одна из классических тем фэндома. Проходят десятилетия, одно поколение толкинистов сменяет другое, меняются взгляды на Арду, безудержный апокрифизм начала 90-х уступает место текстологии, – а пленники остаются. В смысле, пленники бегут и бегут. Но бегут они – по-разному. Перед нами – три рассказа. «Крутой путь» Юлии Понедельник, «О Рыжем и Полосатом» Нинквэнаро и «Я отвечаю» Фирнвен. Рассказы, на мой взгляд, чрезвычайно удачные. И очень разные. Каждый хорош сам по себе, но три вместе создают впечатление яркой игры граней кристалла. Начнем с «Крутого пути». Это вещь самая большая из трех, и не только по объему текста, но и по насыщенности сюжета. Пожалуй, было бы точнее называть ее повестью. Главные героини – эльфийки из Гондолина в ангбандском плену. Текст написан очень сдержано, просто – скупые зарисовки событий, минимум внутренних (да и любых!) монологов, никаких тебе красочных картин, леденящих душу эпитетов, метафор и прочих плюсквамперфектов. И вот эта стилистическая скупость производит совершенно потрясающее впечатление настоящести. Будни плена разворачиваются перед нами страшной повседневностью. При этом картина мира, безусловно, дана «извне». Автор как бы со стороны следит за развитием событий, и рассказ в целом может вполне быть интересен человеку, не знакомому с «Сильмариллионом». Это, между прочим, черта толкинистской литературы уже нового тысячелетия. Это вообще черта литературы. Позвольте небольшое отступление. Критерий «литературности» сам по себе – не достоинство, а особенность. Текст может быть чрезвычайно удачным, не являясь литературой. В качества антонима «литературе» можно было бы взять слово «фанфик», но я по старой памяти толкиниста 90-х его терпеть не могу, поэтому пусть будет более громоздкий термин « внутрифэндомский текст». В чем между ними разница? В приращении информации. Цель литературного произведения – сообщить нечто новое (захватывающий сюжет, новую идею, новое доказательство старой идеи…). Цель внутрифэндомского текста – дать возможность заново ощутить любимых героев – живыми, себя – рядом с ними и т.д.; короче – заново испытать определенные чувства. Словом, литературное произведение обращено к новому, внутрифэндомский текст – к старому. Я еще раз повторяю, что то и другое – не «медалька/бяка», а особенность. Удачность произведения определяется не мерой литературности, а талантом автора. И в этом смысле (забегая вперед), «Я отвечаю» Фирнвен – это не литература, это чистейшей воды внутрифэндомский текст. Литературность в фэндоме стала прорастать на втором десятке существования субкультуры. Что забавно: именно тогда медленно и верно вымирал жанр апокрифа. Мне возразят: «Как так?! Если литературность – это сообщение чего-то нового, так как же апокриф – не литература?! Ведь для того его и писали, чтобы показать как ‘не так’ было всё!» Дело в том, что подавляющее большинство апокрифов скорее отрицает известное (то есть обращено к старому), чем дает что-то свое. И для апокрифиста передать свой бурный протест (читай: вербализовать эмоциональное состояние) – гораздо важнее «новой» фактографии. Берем, к примеру, первый том «Кольца Тьмы» Перумова. Ну что там нового?! Помнится, я в далеком 1994 году ловила кайф именно от того, что герои совершают экскурсию именно по известным местам! И где тут к Валаровой бабушке приращение информации?! Или такая «вечная» книга (в смысле, всё пишется и пишется) как ЧКА. Новой информации в Первой ЧКА было крайне мало, но она била по нервам, и этим была хороша. Потом Ниэннах попыталась переделать её в литературу… и лишила того единственно ценного, что было в сем труде: искренней веры. А приращение информации на отсутствие веры – гм, как-то оно не очень. Так, стоп, я вообще-то о Юлии Понедельник пишу! Она как автор – безусловно литературна. В большинстве рассказов (значительно менее удачных, чем «Крутой путь») у нее на первом месте – мысль, и она резко перевешивает художественную сторону текста. Как правило, это превращает рассказ в морализаторство в лицах, увы. Текстолог загоняет автора в угол… Но этой напасти «Крутой путь» всецело избегнул. Да, темы для дискуссии там есть, и весьма острые. Первым делом все, кто уже имел удовольствие прочесть, назовут вопрос исцеления орков, потом различия человечьего и эльфийского менталитета, потом… сами наберете, а мне лень выписывать. Лень – потому что этот рассказ воспринимаешь не как форумный пост (Давайте обсудим 1), 2), 3)), а как живой текст, обращенный не только к разуму, но и к сердцу. И с ответами, которые дает Юлия, я всецело согласна. «Крутой путь» упорно сравнивают с «По ту сторону рассвета». Вон и Хольгер пишет в аннотации, что читать это, дескать, поклонникам Берена Белгариона. Гм. И еще раз гм. Я вот на поклонника ББ похожа, как мумак на Арвен, но мне «Крутой путь» понравился. Более того, я рискну заявить, что ставлю эту небольшую повесть выше обоих пухлых томов ПТСР. Позвольте процитировать песенку из «Гардемаринов»: Взором свежим Авось отрежем Грязь от правды И ложь от сказки. Многие люди считают (и два тома ПТСР тому ярчайший пример), что если показывать лицо, но не показывать, гм, органы выделения, – это приукрашивание действительности; если же показывать оные органы, но не показывать лица, – то это правда жизни. Такая вот интересная логика. Короче, благородство, достоинство, верность – это всё романтика для подростков, а вот когда Лучиэнь (пардон, « Лютиэн», видимо от слова «лютый») рассуждает о размерах половых органов Моргота ­– то это и есть реалистичное описание Арды. Так вот Юлия идеально проходит по грани, отделяющей правду от грязи. Ангбанд у нее предстает… ну, таким, каким и должен. Адекватным. Без романтической поэзии Зла. Отвратительным. Но никакого смакования мерзости нет. Автор подобна своим героям, оставшимся внутренне чистыми в этой грязи. О героях. Меня не отпускает сравнение пленных эльдар с… дворянами в Гулаге. В минуту отдыха говорят по-французски, встают, если мимо проходит дама – и неважно, что эта дама одета в арестантскую робу и выглядит… понятно как. Зэки и аристократы, скованные одной цепью, но не ставшие одним целым. И, может быть, именно в этом уроке нравственности – больший оптимизм «Крутого пути», чем даже в хэппи-энде. Или, если угодно, потому хэппи-энд органично смотрится в этом рассказе, что главная победа уже позади: герои не были покорены Ангбандом. Ну а раз так, то можно и романтическую линию привести к закономерному финалу. (Робкий вяк в завершение: хотелось бы услышать и сравнение с «После Пламени». Подозреваю, что оно будет сильно не в мою пользу, – но всё равно интересно.) Два других рассказа значительно более традиционны, что отнюдь не отменяет их удачности. «О Рыжем и Полосатом» – рассказ, наиболее богатый с художественной точки зрения. Текстов на тему «ролевка в разрезе» – пруд пруди, но автору удается большее, чем показать игру снаружи и изнутри. Нинквэнаро разворачивает перед нами два мира: ролевой и Арду. Не показывает события с точки зрения игрока, не пишет беллетризованный «отчет с игры», а создает полноценный рассказ о побеге из Ангбанда, происходящий там, куда никакие электрички не ходят, и куда нельзя попасть, просто надев прикид. Но есть и еще одно достоинство. Что будет, если собственно квэнту извлечь из рассказа и попытаться прочесть как самостоятельный текст? А хуже будет, причем значительно. Потому что квэнта здесь – типичный внутрифэндомский текст, понятный практически только тем, кто на этой игре был. Дело даже не в том, что не все знают, кто такой Корвэ: квэнта, как и положено тексту «внутреннему», передает не столько фактографию событий, сколько переживания героев. И вот Нинквэнаро делает простую и совершенно великолепную вещь: всё литературное он выносит в « пожизневую» часть. И мы можем сполна наслаждаться квэнтой (хорошо написано, черт подери!), не мучаясь вопросами, что тут происходит и отчего у героев эмоции так зашкаливают. К числу лучших в литературном отношении моментов относится перехода из мира в мир, когда отчаянье героя там оборачивается нервным срывом героини здесь. Еще хочется похвалить этот рассказ за этнографичность. Когда умные дяди и тёти на очередной очень-очень научной конференции по субкультурам захотят узнать, как именно толкинисты маются своим умом, – я их отошлю и к этому тексту. Наряду с лучшими рассказами Ассиди. (Может быть, в начале Нинквэнаро чуть-чуть перебирает с подробностями типичного дня типичного толкиниста… но давайте простим ему это?) И наконец, «Я отвечаю» Фирнвен. Это – классика. Так толкинисты писали всегда (но не всегда на таком хорошем уровне!) и, надеюсь, так и будут писать. Потому что если умные литературные рассказы полностью вытеснят вот такие голые сгустки нервов, где дух героя натянут как тетива, где сюжет с трудом угадывается за яростным потоком эмоций… – если таких текстов у нас не будет, то мы лишимся чего-то очень важного. Возможно, самого главного, что отличает толкиниста от пушкиниста. Я не буду анализировать этот рассказ. Просто не могу. Потому что я как бы филолог, а филологи препарируют литературу. Это же, как было сказано, не литература. Это жизнь. Как сто лет назад ругали Куинджи «Лунную ночь на Днепре», это не пейзаж, это натура, с него самого можно картину писать. Тексты Фирнвен я бы сравнила с вином. Оно, знаете ли, имеет недостаток: им наесться нельзя. Так и тут – сюжет размыт, полностью понятен только очень узкому кругу своих… Но, если без ёрничанья, высочайшая эмоциональная убедительность перевешивает все «литературные недостатки» текста. А что неясно – так мэйл известен, можно и спросить. Ну и напоследок. На этих рассказах хорошо видно, как и куда ушло творчество толкинистов за, без малого, двадцать лет. Прежде всего, поднялся чисто художественный уровень. Оно и понятно: если ты десять лет пишешь хотя бы зарисовки, то перо отточится. Но главное – отчаянное стремление шустренько записать эмоцию (будь то «Я шел за государем моим Финродом» или «Саурон был хороший!») уступило место обдумыванию текста. Вообще у нас возникло понятие «текст». Мы потихоньку перестаем воспринимать квэнту только с позиций «всё было так!» или «не так!!», мы начинаем оценивать еще и «как написано». Но позвольте мне высказать надежду, что до настоящей, полноценной литературы мы так никогда и не дойдем ;-)